Здесь, как и повсюду, голод выпустил свои острые когти. Он угадывался и в нетвердой походке рабочих, и в помутневшем взгляде детишек, слонявшихся по улице. Мам, шагая вдоль линии узкоколейки, дошел до поселка.
Уже в полной темноте добрался он до лачуги Коя и Тхом, которая стояла у подножия горы. Они ужинали, сидя у очага. На звук его шагов оба обернулись.
— Кто там? — Кой вскочил. — Смотри-ка, Мам!
— Он самый. Приветствую тебя, Тхом.
— Мам! — Тхом тоже поднялась с места. — Садись. Поужинаешь с нами?
— Одно название что ужин, — отозвался Кой, — так, травка. А рисового отвара, если хочешь, налью!
— Я сейчас испеку ему маниоки.
Тхом подала гостю пиалу, палочки и пошла набрать маниоковых клубней в углу лачуги.
Кой раздул огонь в очаге, и они выпили отвар, а потом принялись очищать от кожуры печеную маниоку.
— У вас все такой же голод?
— С тех пор как роздали рис с захваченного склада у переправы Бинь, стало немного полегче, но все равно почти ежедневно люди умирают от голода. В Рыночном вымерло около половины! Хорошо еще, что у меня Тхом запасливая хозяйка, засадила маниокой делянку на холме. Если бы не это, нам бы давно конец. Ну, а ты? Удается урвать время, заглянуть в родные места?
— Какое там! То одно, то другое. Иногда такая тоска возьмет, места не нахожу.
— Верно, Мам! Лучше не вспоминать о родных краях, я тоже порою прямо с ума схожу. Как там мой отец с ребятами!
— Главное, что Соан жива и сам ты возвратился. Был бы жив человек, остальное приложится!
Мам молчал.
Глаза Тхом гневно сверкнули. Она отвернулась:
— Вот возьму — брошу все да уеду в деревню. Помирать, так уж на земле своих предков!
— Вот чудачка! С чего это ты вдруг вздумала помирать? — улыбнулся Кой. — На днях отнесешь отцу пару корзин маниоки, сразу на душе будет спокойнее. Принесла бы нам еще чаю, чайник уже пустой.
— Слушай, Мам, — Тхом повернулась к гостю, — давай я поговорю сама с Соан. Правда! Ведь вам, мужчинам, не понять женской души!
21
В один из субботних вечеров, когда начало смеркаться, на шоссе показалось несколько прохожих в крестьянской одежде с коромыслами на плече. Не доходя километр до Даокхе, они остановились, словно в нерешительности, возле придорожной кумирни. Из кумирни вышел молодой рабочий, спросил у них о чем-то вполголоса и указал им боковую тропинку, на которую они тут же свернули.
Прошло еще немного времени, и на дороге показалась другая группа крестьян. Они также остановились у кумирни, и снова молодой рабочий указал им путь.
Так продолжалось до самой темноты.
Около полуночи к кумирне подъехал еще один человек на стареньком велосипеде.
— Это ты, Ле?
В темноте блеснул луч фонарика.
— Наверное, заждался, Мок? Велосипед сломался, пришлось исправлять. Такая досада! Ну как, все собрались?
— Все. Мы их встретили и проводили, все в порядке. Сейчас, наверное, ужинают. Остался только взвод партизан.
— Эти скоро тоже подойдут. А где Гай?
— У нее по горло дел в шахтерском поселке.
Где-то на горизонте сверкнула зарница. Ле и Мок подняли глаза к небу.
— Дождь сейчас был бы совсем некстати. Сколько всего людей?
— Десятков шесть наберется. Они расположились вдоль полотна узкоколейки. Партизаны подойдут — можно отправляться.
— А как с питанием и водой на завтра?
— Каждому выдали на руки по два кома риса и по два кусочка мяса.
— Совсем неплохо. А вот, видать, и бойцы.
В темноте раздался хруст шагов на гальке.
— Они!
Почти неслышно подошла и остановилась большая колонна.
— Товарищ Лап, — послышался голос Ле, — распустите людей, пусть отдохнут.
Команда, произнесенная вполголоса, побежала по цепи, и уже через минуту, разбившись на группы, бойцы сидели на обочине и перебрасывались шутками. Вспыхнула спичка, послышалось бульканье воды в курительном приборе.
В окне кумирни засветился огонек керосиновой лампы, которую поставили на кирпичное возвышение перед алтарем. Возле большого котла с чаем лежал черпак. Рабочий в синей кепке с револьвером у пояса оторопел, увидев, что в двери возникли японский офицер, опоясанный мечом, двое полицейских и переводчик в японской военной форме с кожаной планшеткой и револьвером в кобуре. За ними вошел парень в берете, на нем была сорочка и синие старенькие брюки.