15 июля авангардные отряды корпуса Гёргея, заметив к северу от Ваца русские аванпосты, открыли по ним огонь, и вперёд пошёл гусарский полк. Русские отступили. Пройдя город, венгерские войска продолжали продвигаться и около полудня увидели позади виноградников движущуюся к Вацу неприятельскую кавалерию, конную артиллерию и густые колонны пехоты. Гёргей приказал своим войскам укрыться, а артиллеристам быть наготове. Русский полковник самонадеянно повёл на рысях свою бригаду через виноградники и выскочил прямо на открытую местность, простирающуюся к югу от Ваца. Едва русские войска вышли из виноградников, как венгры открыли по ним уничтожающий огонь, косивший русскую кавалерию.
Неприятельская батарея, снявшаяся было с передков, неся страшный урон, не могла удержаться против венгерской артиллерии и четверти часа. Видя невозможность устоять на открытой местности, русская бригада поспешила уйти за виноградники.
У венгров оставались все преимущества для преследования противника.
Однако Гёргей приказал ждать следующей атаки русских, отступивших в ожидании подкреплений. Он ещё не знал, какие неприятельские силы успели подойти от Хатвана. Не хотел он также до поры до времени обнаруживать и численность своего корпуса.
Около трёх часов пополудни русские возобновили атаку. Их полки наступали через виноградники, вправо и влево от дороги, по которой колонной в одно орудие тянулась пешая артиллерия. Конница шла на левом фланге по открытой местности.
Лишь только головное орудие батареи показалось у выхода из виноградников, как по всей линии за железной дорогой венгры открыли сильный огонь. Русские не могли долго держаться на открытой местности, состязаясь с невидимыми восемьюдесятью шестью венгерскими орудиями, укрытыми насыпью железной дороги. Не помогла попытка русского генерала двумя батальонами атаковать позиции, занятые венгерской артиллерией. Гусары встретили их таким стремительным натиском, что оба батальона остановились и должны были под сильным огнём построиться в каре.
В короткое время со стороны русских были убиты адъютант начальника корпуса графа Ридигера и тяжело ранены два офицера.
Русские подводили всё новые батареи, но огонь венгерских орудий не прекращался ни на минуту. Бой приостановился, лишь когда стало темнеть.
У Гёргея была возможность в течение ночи вызвать на подмогу армию Перцеля, находившуюся поблизости, на рассвете опрокинуть русских, пробраться к Ге́делло и пойти на соединение с южной армией. Но именно этого он и не хотел. Он показал Паскевичу мощь своей артиллерии, свою смелую манёвренность, внушил представление о силе Верхнедунайской армии, отвлёк внимание от северного пути, и теперь мог идти к северным комитатам. Там уж никто не помешает ему осуществить его тайные намерения и вступить в переговоры с русскими.
Созвав генералов, он сумел убедить даже не доверявшего ему Надь Шандора, что при создавшихся условиях это самое выгодное решение. Русские войска, собранные у Хатвана, слишком сильны, и Верхнедунайской армии грозит разгром в открытой схватке с ними.
— Как только Паскевич обнаружит наше отступление к Южной Словакии, он будет вынужден направить для преследования по крайней мере два корпуса. Таким образом, мы отвлечём его внимание от корпусов Перцеля, которого сейчас теснят австро-русские войска, — закончил свои объяснения Гёргей.
В ту же ночь, не замеченные неприятелем, основные массы войск покидали Вац. К утру оставались на прежних местах только аванпосты.
Этот манёвр у Ваца озадачил русского командующего. Гёргей, которому он рассчитывал нанести полное поражение, не только ускользнул от него, но ещё создал угрозу нападения на русскую операционную линию на северо-востоке.
Кошут находился в Сегедине, когда туда прибыл курьер Гёргея с первым известием о вацских боях. Президент порадовался: русские получили хороший урок! Но несколькими часами позднее второй курьер привёз новое сообщение с подробностями успешных боёв. Мотивируя, почему армия вынуждена покинуть Вац и двинуться к северным комитатам, Гёргей уведомлял, что северный корпус, не может защищать столицу, поэтому он рекомендует правительству перебраться в Комором.
Положение создалось очень сложное, и Кошут созвал военный совет, на котором огласил донесение Гёргея.
— Самое неожиданное в сообщении Гёргея, — сказал Гюйон, — что он советует правительству перебраться в Комором… под охрану гарнизона крепости.
— Нет! — воскликнул Перцель. — Самое неожиданное, что даже Надь Шандор поверил в искренность Гёргея… А как раз теперь ни у кого больше не должно остаться сомнений, почему Гёргей пошёл к Дебрецену, а, не к Сегедину… Он задумал сдаться русским, иначе он уведомил бы меня, когда решил дать бой у Ваца. Я со своим корпусом в двадцать восемь тысяч человек был вблизи Надь-Ката и имел возможность ударить русским в тыл. Гёргей хорошо это понимал, но предпочёл биться один, иначе ему пришлось бы после разгрома русских соединиться с моей армией… Нет, нет! В его планы это не входило… Тут ему помешали бы совершить предательство!
Резкая речь Перцеля вызвала страшное возбуждение.
Главнокомандующий Мессарош возмутился несдержанности и резкости суждений Перцеля и призвал его к порядку.
Перцель взглянул на Кошута, но тот понуро слушал всех, храня молчание. Тогда генерал встал и вышел, с шумом хлопнув дверью.
— Этот Перцель просто сумасшедший! — крикнул вслед ему Мессарош.
Все молчали.
— Нет, господа! — раздался голос Кошута среди мрачной тишины. — Нет, господа! Перцель не сумасшедший… Я опасаюсь, как бы он не оказался пророком!..
Глава двадцатая
«Верь! Надейся! Люби!»
В критические для родины дни Шандор Петёфи снова поспешил на фронт.
Из Ма́рош-Ва́шхарей 29 июля он написал жене:
Милая, дорогая моя Юлишка! Сию секунду вернулся я сюда после шести дней беспрерывной езды. Я устал, руки дрожат так, что едва держат перо… Здесь дошло до нас, что Бем двинулся в Молдавию. Мы отправились вслед за ним, но уже в Бе́рецке я встретился с ним: он вернулся из Молдавии, где с одним батальоном жестоко расколотил четырёхтысячный русский отряд. Я остановился возле экипажа Бема, поклонился ему. Он бросил взгляд в мою сторону, узнал меня, вскрикнул и протянул ко мне руки. Я подбежал к нему, упал ему на грудь. Мы обнимались, целовались. «Сын мой, сын мой, сын мой!» — повторял старик в слезах. Народ, столпившийся вокруг, спрашивал: «Это что, сын генерала?» Сейчас он относится ко мне ещё ласковей, ещё нежней, ещё более отечески, чем раньше… Узнав, что у Сас-Ре́га наши войска потерпели поражение и в страхе разбежались, он кинулся туда через Ке́зди-Вашхарей, Ше́пши-Се́нтдьёрдь и Удваржей, чтобы наладить наши дела. Я поскакал вместе с ним. Мчались мы почти безостановочно. Сейчас, может быть, двое суток задержимся здесь, покамест он приведёт в некоторый порядок войско. Что будем делать потом, знает только он… Неприятель всего лишь в двух милях отсюда, и местные жители разбежались намедни, точно цыплята… Как вы живёте, милые, любимые мои? Хоть бы что-нибудь услышать о вас! Если удастся, если как-нибудь сможешь, напиши мне, ангел мой, хоть одно словечко напиши. А я-то уж воспользуюсь первой представившейся оказией. Как мой маленький сын? Всё ли ещё сосёт? Отними его поскорее от груди и научи говорить, — пусть он преподнесёт мне такой сюрприз. Целую, обнимаю вас миллион раз, бессчётно.
На следующий день, на рассвете, Бем двинет свои войска против превосходящих сил противника. Пойдёт в бой и он, Петёфи! Как бы там ни было, а сегодняшний вечер принадлежит ему… И Петёфи вдруг неудержимо захотелось встретиться со своей молодостью. Здесь живёт Зигмунд Ви́ллань! Сколько воспоминаний встаёт при этом имени! Фургоны с парусиновыми навесами тащатся по грязи… В них театральные декорации, реквизит. Примостились и актёры бродячей труппы… Но это ещё хорошо, если можно передвигаться в фургоне… А если приходится вышагивать вёрсты и вёрсты по бесконечным грязным дорогам, как пришлось идти ему, Петёфи, когда он добирался пешком в Пап!.. Да, да, ведь он был актёром, из биографии поэта не выбросишь этой страницы. Всё вспоминается сейчас: раздоры и ссоры среди актёров, зависть, распри из-за ролей, тщеславие, сплетни… И вдруг на этом мрачном фоне открытое лицо славного, незлобивого Вилланя… Актёр не бог знает каких способностей, но всё-таки актёр, а он, Петёфи, и переписчик роли, и безмолвно подающий поднос статист-слуга… Ведь это Виллань делил с ним кусок хлеба, угощал стаканчиком вина, старался скрасить жизнь как мог. Сколько труда потратил Виллань, чтобы Петёфи получил роль шута в «Короле Лире»! Милый, славный Виллань! Всего восемь лет прошло с тех пор, а будто целая жизнь позади!