- Разве она не прелесть? – любил повторять, как только она засыпала у него на руках. В минуты забвенного сна она мне даже выдавалась мирной. В остальное же время мы будто были на тропе войны друг с другом. Преимуществ у меня было значительно меньшее. – Она так похожа на тебя, - он коснулся указательным пальцем её маленького носика, напоминающего кнопку, нажатие которой было опасным. По крайней мере, для меня.
- Вовсе нет, - я лежала, запрокинув голову назад. Каждый день, проведенный с ней, был длинным. Вечерняя тишина была упоительной и по-своему звонкой. Я упивалась ею, как холодной водой в знойный летний день.
- Разве ты не видишь? Те же губы, разрез глаз и уши, - он продолжал невесомо касаться подушечками пальцев её лица. Я чувствовала себя лишней. Между ними была неразрушимая связь, что должна была касаться и меня, но я неосознанно решила оставаться в стороне. Я больше не чувствовала, что у меня была семья. Ребенок не мог занять моего места, но вытеснял меня, делал менее важной и значимой.
- Она твоя и похожа на тебя, - я отвернулась к ним обоим спиной. Подложила под голову руки, закрыла глаза, пытаясь не заплакать. В то время мне зачастую приходилось бороться и с этим. Слезы сами подступали к глазам. Я чувствовала себя глубоко несчастной и глупой.
- Перестань повторять это, - он тихо засмеялся. Сдерживать слезы стало труднее, как и дышать.
Я почувствовала, как он положил девочку рядом. Её беззвучное сопение всё равно кололо слух. Матрас заскрипел и прогнулся под его весом. Муж тоже лег, расположив ребенка между нами, как преграду. Она разделяла нас, но, кажется, чувствовала это лишь я.
- Обернись и посмотри на неё, - его голос был мягким и ласковым. Он будто умолял меня. Ненастойчиво, но привычно требовательно.
- Я вижу её намного чаще тебя. Можешь, хотя бы сейчас избавить меня от того, чтобы…
- Пожалуйста, - перебил на полуслове по мере того, как моя речь становилась быстрее.
Я ничего ему не ответила. И не обернулась. Молча перекинула ноги и поднялась с места. Мне было лучше уйти. Для нас же обоих. Для троих.
Уходила я зачастую в свою небольшую мастерскую. Садилась на подоконник у окна, закрывалась шторой и начинала плакать, выпуская наружу всё, что накопилось за день. Все обиды, всю злость, всё неистовство беспокойной души. Я рыдала безудержно, но почти что беззвучно, чтобы не нарушить тишины, что была с последних пор священной. Тело содрогалось, как в горячке, кожа горела, голова закипала. Я хотела исчезнуть, перестать существовать, забыться и потеряться. В то же время не могла избавиться от ощущения того, что это уже случилось и против моей же воли. Новорожденная дочь отняла у меня жизнь и признанное всеми сходство раздражало не меньше, чем сравнение с матерью, от которого к тому времени я не успела отделаться.
Дочь очень скоро стала всеобщей любимицей. Я быстро почувствовала себя в тени младенца, хоть и восхищались многие её схожестью со мной, чего я в упор не хотела замечать. Кроме бесцветных волос, что со временем всё больше приобретали медового оттенка и становились более кудрявыми, я не находила ничего, что напоминало бы в ней меня.
Девочка была в большей мере похожа на отца, и чем старше становилась, тем более очевидным это было. У неё были его глаза – темные и беспросветные, которые поглощали без остатка, съедали, растворяли в себе. Такие же глаза были у моей свекрови, а потому невольно я приравняла их, словно моя дочь была с ней в большем родстве, нежели со мной. У неё были его нос и родинка под правым глазом, его взбалмошный характер и упрямая гордость, его рвение к приключениям и безответственность, его безразличие к серьезному и непонятная мне беспечность.
Она не была похожа на меня в той же мере, что я не была похожа на собственную мать. Наверное, даже от неё чего-то в ребенке было больше, нежели от меня. Может, если бы всё же девочка хоть каплю была похожа на меня, она не была бы мне такой чужой? Или, может быть, дело было всего лишь во мне? Впрочем, как всегда.
Наши общие друзья называли её очаровательной и милой. Они сюсюкались с ней, баловали подарками и корчили рожицы, что чрезвычайно раздражало. Казалось, в их компании я чувствовала себя более неуютно и неловко, нежели она. Дочка быстро забывала обо мне, не испытывая обременения моего единоличного присутствия, и почти не плакала. В компании посторонних людей она бодрствовала. Весело двигала ногами и руками, позже – громко хохотала и без умолку болтала на выдуманном языке. Ей нравилось привлекать к себе внимание, из-за чего порой я даже страшилась того, что дала жизнь собственной матери, пока в ней внезапно не проявлялось то, что было более свойственно моему мужу.