Неожиданно для всех свекровь оказалась от внучки без ума. Я почти была уверена, что детей она ненавидела, невзирая на то, как яростно убеждала меня, что нам стоило их завести. По себе она была мрачной женщиной. В выражении её лица всегда был траур. Даже рядом с мужем она выглядела, как скорбящая вдова. Она во всем находила недостатки, но больше всего в нас двоих.
У мужа с матерью были натянутые отношения. Во многом они терпели друг друга. Меня же женщина вовсе ненавидела, к чему я со временем сумела привыкнуть. Я пыталась пропускать мимо ушей её ядовитые замечания, игнорировать попытки задеть или же не внимать нарочному молчанию, к которому она прибегала чаще всего. Зачастую женщина делала вид, что не замечала меня, но если уж что и привлекало её внимание ко мне, так это бесчисленные недостатки, в перечислении которых она никогда не скупилась.
Стоило ей увидеть ребенка, как внезапно она расплакалась. Мы с мужем переглянулись между собой. Меня это картина заставила почувствовать себя растерянно, его же, кажется, это премного позабавило. Он даже положил ей руку на плечо и легонько сжал, хотя прежде я никогда не замечала, чтобы они даже случайно касались друг друга. Нежности у неё были в недостатке. Она никогда не позволяла себе ранимости или излишней ласковости, но тогда в ней будто что-то переменилось. Наверное, впервые за всё время я сумела в её присутствии расслабиться.
Многого о девочке она не расспрашивала. Просто молча рассматривала, не выпуская из рук. И даже в её присутствии малышка не привередничала. Лежала смирно, хлопала светлыми ресницами и тихо мычала, неспособная произнести и слова.
Свекор выразил несколько лестных комплиментов внучке, словно её красота была нашей заслугой. Сказал несколько приятных слов и в мой адрес, но я не нашла в них честности. Он так же был всецело и полностью поглощен ребенком. Я же, ожидаемо, осталась со своей тихой злобой наедине.
Муж так вовсе переменился. Узнать его с момента рождения ребенка оказалось ещё сложнее. Возвращаясь с работы пораньше, он первым делом брал дочь на руки, прижимал к себе, целовал аккуратно в маленький носик и только затем замечал меня. Его взгляд долго на мне не задерживался, будто я была всего лишь мебелью, предметом интерьера, неотъемлемой частью дома, а не женщиной, которая прежде была единственным, что торопило его обратно домой.
В его руках дочь была тихой. Когда их темные глаза встречались, на дом обрушивалась тишина, в которой я чувствовала, что тонула. Они были в мире друг с другом, когда я была в войне с собой. С ребенком он шел на кухню, бродил по дому и возвращался в спальню. Она стала его неизменным спутником, когда я была всего лишь преследующей их тенью. Уставшая после длинного беспокойного дня и угрюмая новыми обстоятельствами нашей жизни я в большей мере была похожа на его мать, нежели та стала напоминать себя. Тучная и мрачная – вот какой я невольно стала. Радость моего мужа стоило мне потери себя.
Было между ними что-то, чего я отчаянно не могла понять. Стоило нам остаться в замкнутом пространстве четырех стен дома, как девочка начинала дико кричать, плакать, вредничать. Я никогда не могла угадать, чего она хотела. Если намеревалась поменять ей пеленки, она выворачивалась, если хотела покормить – вертела головой и размахивала в воздухе крепко сжатыми в кулаки ладошками. Когда укачивала, она неизменно тянула меня за волосы, когда пыталась помыть – плакала навзрыд. Даже, когда я оставляла её лежать посреди огромной двуспальной кровати, где ложилась рядом, она продолжала кричать. Неистово, пронзительно и громко. Порой я ловила себя на мысли, что ненавидела её. Наверное, это было взаимно.
Я больше не могла заниматься любимым делом. Для рисования мне нужна была сосредоточенность, которой был недостаток. Даже когда я оставляла дочь ненадолго на попечении экономки, в обязанности которой входила лишь уборка и некоторые приготовления, или свекрови, которая даже охотно забирала девочку к себе на весь день, у меня не получалось рисовать.
Я не могла поймать испытываемое чувство, увидеть его и сделать осязаемо зримым. Всё, что было в голове, под кожей и в сердце, больше не было мне подвластно. Я потеряла себя в водовороте забот. Всё время против моей же воли занимал ребенок, перед лицом которого я чувствовала себя бессильной. Она съедала мою жизнь, обращая каждый день в пытку. Выносить её становилось всё сложнее, оставаться наедине – невыносимо, видеть – ненавистно. Стоило оказаться дома одной, без неё, как я ощущала себя совершенно опустошенной, сбитой с толку и уставшей. Посидев несколько минут перед пустым холстом, я шла спать. Просыпаясь же, всякий раз чувствовала себя обреченной.