Эразмий. Да ты настоящий проповедник! А сам ты следуешь тому, чему учишь?
Гаспар. Стараюсь, насколько хватает мужества.
Эразмий. Как «мужества»? Ведь ты еще мальчишка!
Гаспар. Размышляю, сколько хватает разума, и всякий день спрашиваю с себя самого отчета, и если были какие упущения, поправляю себя: это противно приличиям, то сказано слишком резко, то сделано слишком неосмотрительно, здесь следовало промолчать, там — зажмуриться.
Эразмий. Когда же, скажи на милость, ты его составляешь, свой отчет?
Гаспар. Поздним вечером обычно, а если выдастся досуг, то и в иной час.
Эразмий. Но, пожалуйста, объясни мне, за какими занятиями проходит твой день.
Гаспар. От такого верного друга ничего не скрою. Утром, чуть проснусь (примерно в шестом часу или в пятом), черчу большим пальцем крестное знамение на лбу и на груди.
Эразмий. Потом что?
Гаспар. Потом начинаю день во имя Отца, и Сына, и святого Духа.
Эразмий. Начало благочестивое, ничего не скажешь.
Гаспар. Потом в немногих словах приветствую Христа.
Эразмий. Что ты говоришь ему?
Гаспар. Благодарю за то, что ночь, его изволением, миновала счастливо, молюсь, чтобы и день тоже даровал мне удачный — себе на славу, а моей душе на спасение; чтобы он, который есть истинный свет, не знающий затмения, вечное солнце, все животворящее, питающее и радующее, удостоил просветить мой ум, дабы не впасть мне в грех, но под его, Христовым, водительством достигнуть жизни вечной.
Эразмий. Отличное предисловие ко дню, ничего не скажешь!
Гаспар. Потом здороваюсь с родителями, которых, вслед за богом, должен любить всех больше, и отправляюсь в школу[43]. Но так выбираю дорогу, чтобы пройти мимо храма.
Эразмий. Зачем?
Гаспар. Снова коротко приветствую Иисуса и всех святых вместе, а в отдельности — Матерь божью и своих небесных заступников.
Эразмий. А ты, я вижу, накрепко затвердил то, что вычитал у Катона[44]: «Не скупись на приветствия»! Мало тебе утреннего приветствия — а ну-ка еще одно, да поскорее! Ты разве не боишься оказаться назойливым со своею чрезмерною приветливостью?
Гаспар. Христос любит, чтобы к нему взывали почаще.
Эразмий. Но, по-моему, глупо вести разговоры с тем, кого не видишь.
Гаспар. Той части своего существа, которою я говорю со Христом, я тоже не вижу.
Эразмий. Какой же?
Гаспар. Души.
Эразмий. Но ведь это пустое занятие — приветствовать, не получая ответа.
Гаспар. Напротив, ответ приходит часто — в тайном наитии. И, наконец, коль скоро дается тебе то, о чем просишь, — разве это не щедрый ответ?
Эразмий. Что же ты у него вымогаешь? Жадные у тебя приветствия, как я погляжу, — словно у нищего.
Гаспар. Ты попал в самую точку. Я молю, чтобы тот, кто, двенадцати лет отроду[45], сидя в храме, преподал поучение самым ученым, тот, кому Отец дал власть учить род человеческий, возгласивши с небес: «Вот сын мой возлюбленный, в коем мое благоволение, — ему внимайте»[46], тот, кто есть предвечная мудрость вышнего Отца, — чтобы он соблаговолил просветить мой разум к постижению добрых наук и чтобы познания мои были ему во славу.
Эразмий. А кто твои заступники среди святых?
Гаспар. Среди апостолов — Павел, среди мучеников — Киприан[47], среди ученых — Иероним[48], среди девственниц — Агнесса.
Эразмий. Что же сблизило их с тобою — выбор или случайность?
Гаспар. Они достались мне по жребию.
Эразмий. Их ты просто приветствуешь, и все? Или тоже что-нибудь выпрашиваешь?
Гаспар. Я молюсь, чтобы они поручились за меня перед Христом и чтобы когда-нибудь их заступничеством и милостью Христовой довелось и мне вступить в их шатры.
Эразмий. Да, просьба не из ничтожных. Ну, а потом что?
Гаспар. Спешу в школу и там с усердием исполняю все, что от меня требуется. Христа я умоляю о помощи с тою мыслью, что без него все труды наши бесполезны, а тружусь — в убеждении, что помощь он подает лишь тому, кто сам не щадит своих сил. И я стараюсь, как могу, чтобы меня не высекли по заслугам, чтобы словом или делом не задеть наставника или товарищей по ученью.
Эразмий. Это хорошо.
Гаспар. После уроков, на пути домой, я снова, если удастся, прохожу мимо храма и снова приветствую Иисуса. Если надо в чем услужить родителям, исполняю службу. А если остается время и сверх того, повторяю, что читали в школе, — один или вместе с товарищем.
Эразмий. Смотри, как ты бережлив на время!
Гаспар. Не удивительно: ведь оно дороже всего в мире и, к тому ж, невосполнимо.
Эразмий. Но Гесиод учит[49], что бережливость уместна только в средине: в начале скупиться слишком рано, в конце — слишком поздно.
Гаспар. Гесиод прав, но он говорит о вине, что же до недолгого нашего века, то бережливость всегда уместна и своевременна. Винная бочка, если ее не касаться, не опорожняется. А век утекает беспрерывно — спишь ли ты или бодрствуешь.
Эразмий. Пожалуй… Но что происходит потом?
Гаспар. Когда накроют стол, я читаю молитву, потом прислуживаю за столом, пока отец не велит обедать и мне. После благодарственной молитвы играю с товарищами в пристойную какую-нибудь игру (если выдается свободный час), а потом — снова в школу.
Эразмий. И снова приветствуешь Иисуса?
Гаспар. Да, если удастся. Ну, а если это почему-либо затруднительно или неуместно, все же, проходя мимо церкви, я приветствую его мысленно. В школе опять тружусь изо всех сил. Вернувшись домой, делаю то же, что перед обедом. После ужина развлекаю себя занимательными историями. Вскоре, пожелав доброй ночи родителям и домочадцам, укладываюсь спать. Встав подле кровати на колени, я, как уже говорил тебе, припоминаю, в каких занятиях прошел день. И если вспомню тяжкий какой-нибудь проступок, молю Христа о снисхождении и прощении и обещаю исправиться, а если ничего не вспомню, благодарю его за милость — за то, что уберег меня от греха. Потом от всего сердца предаю себя, всего целиком, его заступничеству, дабы он охранил меня от козней злого духа и от нечистых сновидений. Наконец ложусь в постель, осеняю лоб и грудь крестным знамением и располагаюсь ко сну.
Эразмий. Каким образом?
Гаспар. Не ничком ложусь и не навзничь, а на правый бок и руки складываю так, чтобы оборонить грудь изображением креста, то есть правую ладонь кладу на левое плечо, а левую — на правое. И сплю сладко, пока меня не разбудят или пока не проснусь сам.
Эразмий. Святенький ты у нас, коли на такое способен.
Гаспар. Скорее ты глупенький, коли ведешь такие речи.
Эразмий. Нет, правила твои я хвалю, но вот следовать им навряд ли смог бы.
Гаспар. Было бы желание! Они станут даже приятны через несколько месяцев, когда попривыкнешь, а после привычка обратится в натуру.
Эразмий. Но я еще ничего не слышал о церковных службах.
Гаспар. Службу я посещаю неукоснительно, особенно по праздникам.
Эразмий. И как же протекает у тебя праздничный день?
Гаспар. Первым делом, я строго допрашиваю самого себя, пет ли па душе грязных пятен греха.
Эразмий. И если есть, тогда что? Удаляешься от алтаря?
Гаспар. Да, только не телом, а душою, и как бы стоя поодаль, не дерзая возвести взор к богу Отцу, которого я оскорбил, бью себя в грудь и повторяю слова мытаря из Евангелия[50]: «Господи, будь милостив ко мне, грешнику!» Затем, если чувствую, что кого-то обидел, стараюсь немедленно получить прощение, а если немедленно нельзя, даю в душе обещание примириться с ближним при первой же возможности. Если кто обидел меня, я отрекаюсь от мести и забочусь лишь о том, чтобы обидчик сознал свое заблуждение и образумился. Если ж на это и надеяться нечего, всякое отмщение оставляю богу.
Эразмий. Ну, это нелегко.
43
Уроки в школах начинались летом в 6 часов утра, зимою в 7 и длились до 5 (зимою до 6) вечера с часовым перерывом около полудня.
44
Имеются в виду «Нравственные двустишья в четырех книгах» Дионисия Катона, сборник стихотворных наставлений, пользовавшийся в средние века самым широким распространением в качестве учебника добрых нравов. Об авторе этого сборника никаких достоверных сведений не сохранилось.
47
Фасций Цецилий Киприан — один из Отцов западной церкви. Он был епископом Карфагенским и погиб мученической смертью в 258 г., во время гонения императора Валериана.
48
Святой Иероним (ок, 346—420 гг.) был действительно в числе наиболее ученых деятелей раннего христианства. Помимо многочисленных богословских сочинений и обширной переписки (представляющей большую литературную ценность), ему принадлежит перевод Библии на латинский язык: он превосходно знал и греческий и еврейский.
49
«Работы и дни», 368—369. Перевод В. Вересаева.
50
«Евангелие от Луки», XVIII, 13; притча о молитве гордеца фарисея и смиренного мытаря («Всякий возвышающий себя будет унижен, а унижающий себя возвысится»)