Я сел в машину. В ней было очень низко и удобно, и сквозь тонированные стекла вечерняя Москва выглядела совсем по-другому, нежели с тротуара.
– Ваш телефон дала мне Ева, – сказал Валерий Ильич. – Я насчет квартиры для вас с Анной. Есть один вариант. Хозяйку зовут Регина Игоревна, сейчас я вас познакомлю.
Бизнес-вумен лет сорока, дама худющая, отъявленно некрасивая, но исключительно деловая – вот вам Регина Игоревна Иванавичуте. Каждое предложение она предваряла американской улыбкой во все передние зубы. Беседа длилась четыре минуты в салоне «Понтиака», Хольский даже мотора не выключил. С завидным постоянством мобильный Регины Игоревны звонил через каждые двадцать-тридцать секунд, и из ее коротких и внятных ответов на двух языках я понял, что она возглавляет фирму, имеющую отношение к юриспруденции.
– … Короче, так, Андрюша, – в заключение сказала она, угостив меня сигаретой «Ротманс», – адрес я вам дала, ключи тоже. Я живу в Крылатском, но предупреждаю: время от времени буду наезжать с инспекцией. Чтобы стены, окна и двери оставались на своих местах, о’кей? И не устраивайте, ради Бога, пожара. Там может появиться мой бывший муж, его зовут Тигран, он армянин, так вы его со спокойной душой можете спустить с лестницы. Дверь новая, железная, ключи только у меня и у вас. Московский телефон. Телевизор. Тарелка за окошком. Балкон с видом на лес. Много книг. А какие у нас там девушки, Андрюша! Как я вам завидую!
– Кстати о девушках, – вспомнил я, наученный горьким опытом выдачи преждевременных авансов. – Мы будем жить c женой. Правда, не расписаны.
– Но пожара все же не устраивайте, – резонно ответила она. – Поверьте, не стоит оно того.
Это была двухкомнатная квартира в двадцати минутах езды от метро «Царицыно», на улице Бирюлевской: угловая, только что из ремонта, с отциклеванным зеркальным паркетом под ногами и книжными стеллажами на каждом шагу. В нашей с тобой комнате самая длинная стена была выкрашена в мягкий оранжевый цвет, и лампочка в люстре была оранжевой, и слегка оранжевым был тюль на окне. А когда ты принесла и положила у стены апельсин и он покатился вдоль плинтуса к батарее, я поймал себя на том, что все это уже когда-то было с нами, хотя быть такого не могло никогда. Я ловил себя на дежа вю не впервой, и всякий раз это удивительное чувство предвещало какие-то перемены, чаще хорошие. Это был мне знак, что ли, какой – и, стоя посреди комнаты, на седьмом этаже девятиэтажной башни, я, Андрей Мартов, нерадивый студент третьего курса Литературного института имени Горького, глядел на оранжевую стенку, на апельсин, на блестящие дольки паркета и чуял всей своей центральной нервной системой совершенно необъяснимый, слегка даже жутковатый восторг от неизвестности, ждущей нас впереди.
Из мебели тут была пара столов, стулья да два здоровенных надувных матраца «Турбо»; с этажа открывался прекрасный вид на слегка ощипанный лес, а окно Евиной комнаты выходило во двор. Там стояли «ракушки», и на их крышах лежали и сидели коты, придавая общей картине уютный такой колорит, а иногда из-за трансформаторной будки показывалась снулая дворняга. Она лениво слонялась среди гаражей, что-то вынюхивая, а недоступные коты высокомерно глядели на нее сверху, нарочито зевая. Хорошо тут было.
О лучшем мы и мечтать не могли.
Да, все было бы хорошо, если бы…
На этот раз – институт.
– Хотелось бы знать, Мартов, о чем вы думаете, – сказали мне в учебной части. – У вас и так показатели… Почему не были на занятиях седьмого, восьмого и десятого? Справка есть?
– Да откуда…
– Очень хорошо! – Они даже вроде обрадовались. Не «вроде», а точно обрадовались, особенно Ада – прямо порозовела вся. – Ну что ж, – сказала с нехорошей улыбкой, – пишите объяснительную и идите к ректору. Он хотел вас видеть. Семестр кончается, а у вас…
– А у нас в квартире газ, – пробормотал я. – Напишу объяснительную, только дайте допуск, а то на зачет не пускают. А потом все объясню. – Я сказал так, а сам подумал: объяснишь вам что-то, как же!
– Идите к ректору. Разрешит – дадим допуск.
Их там было трое. Конфликтовал я вообще со всей администрацией института, как-то не заладилось с самого начала – а с этими тремя особенно, аж самому странно становилось от такого противостояния. Ну а в самую первую очередь – с Адой. Была у нас такая влиятельная женщина лет сорока, Ада Викторовна Кротова. Она со мной и беседовала насчет объяснительной, положив ногу на ногу, показывая сухую ляжку пешехода.
Наверно, знаете эту нехитрую систему с козлом отпущения и устрашения, когда из курса выбирают кого-нибудь одного, не пример для подражания, но и не самого отпетого, и начинают кружить вокруг него день и ночь, и ты можешь из кожи вылезти вон, доказывая свою лояльность, но все равно всегда и везде окажешься крайним. В общем, Ада выбрала именно меня, чем-то не пришелся я ей с первого взгляда, с первого слова – обычная, кстати, история. Пацаны говорили: да трахни ты ее, Андрюха, и все дела – пригласи в кабак, потом затащи в общагу, вон как Руслан или Пашка Егоров, но я так не мог. Мне хотелось, чтобы у нас с тобой все было по-честному, чтобы не возникало между нами такого, о чем не хочется говорить. О, блин, святая простота!
Словом, она послала меня к ректору. Я и пошел.
Перед самой дверью сформировал печаль на челе, постучал.
У него в кабинете было прохладно из-за приоткрытой форточки.
– Добрый день, можно?..
– Проходи. Садись. Ты и есть Мартов?..
– Я Мартов и есть.
– Как я понимаю, – продолжая что-то дописывать, сказал он, – ты не слишком-то хочешь учиться в нашем институте, – и поглядел на меня тяжелым, сокрушительным взглядом. Ему было лет шестьдесят; он был из тех, кому хочется подчиняться, и он это знал.
– Нет, Федор Аркадьевич, – отвечал я самым понурым голосом. – Желаю.
– Чего именно?
– Учиться желаю в институте, – гнул я свою линию, стараясь быть максимально приближенным к роли раскаявшегося студента, слегка заблудшего, но не совсем безнадежного.
– В каком?
– Что значит в каком…
– Не слышу!
– Вот в этом вот. Ордена Дружбы народов.
– Серьезно хочешь?
– Серьезно.
– Очень серьезно?
И это «очень серьезно» вдруг меня проняло. Я подумал: да посели тебя в наш зачуханный Приволжск и дай крохотный шанс вырваться в Москву с помощью пятидесяти страниц твоей так называемой прозы, случайно прошедшей творческий конкурс в Литинститут, сдашь ли ты вступительные, сможешь ли зацепиться за столицу, приехав сюда с пятью сотнями рублей в мелких купюрах, оковалком сала и тем максимумом знаний, который смогла тебе дать средняя школа Приволжска, не подозревая, что дает минимум? А если сдашь и худо-бедно зацепишься, как будешь отвечать на подобные вопросы? Да и будешь ли вообще отвечать?
– Послушайте, – сказал я, – вы желаете знать, насколько серьезно я хочу учиться в этом институте? Я сейчас объясню на пальцах причины, по которым я хочу тут учиться. – И для наглядности я показал пять своих пальцев.
Ректор откинулся на спинку кресла и впервые взглянул на меня с интересом. Крупный холеный московский боров в светлом костюме, и почва у него под ногами поди как гранит, и не надо думать о том, где жить и на что.
– Первое. – Я загнул указательный палец. – При желании в Литинституте можно получить очень хорошее образование – это факт. Второе. Бренд института еще худо-бедно, но котируется в гуманитарной среде. Не так, конечно, как лет двадцать назад, но на работу с нашим дипломом берут охотно. – Меня несло, и я ничего не мог с этим поделать. – Третье. Учеба в Литературном институте предполагает и проживание в общежитии. Бесплатное проживание в пятнадцати минутах ходьбы от метро – это неплохо. Жилье – штука важная, особенно для нас, иногородних провинциалов. Вам, москвичам, этого не понять. Четвертое. Когда нас, мало-мальски пишущих, много и мы вместе, нам не так страшно, что мы ненормальные.
– Ненормальные? – Он поднял бровь.