Жанровые и композиционные особенности прозы Вовенарга идут от классической традиции XVII в. В особенности это относится к его афористическим размышлениям и максимам, которые во многих случаях построены по модели афоризмов Ларошфуко с их заостренными антитезами и неожиданными концовками. Однако у Вовенарга явно намечается тенденция к распространению мысли, число лаконичных максим относительно невелико. Попытка развить традицию Лабрюйера сказалась е серии «Характеров» (они не вошли в наше издание), которые, однако, значительно уступают образцу. Некоторые из них представляют собой результат самоанализа, опыт «объективации» собственной личности — именно в этом плане они интересны. Но Вовенарг слишком прочно еще связан с классицистическими принципами, чтобы прийти к «исповедальной» прозе, как эго сделает четверть века спустя Руссо. С другой стороны, от Лабрюйера Вовенарга отличает отсутствие (или ослабленность) социальной характеристики. Да и в моральных рассуждениях она выражена довольно суммарно, и социальные контуры изображаемых им проявлений человеческой природы обозначены весьма расплывчато. Социум Вовенарга в тех случаях когда он приобретает сколько-нибудь конкретные черты, замкнут в сравнительно узких рамках его личного опыта: военная среда и светское общество, которое он знал скорее издали. Порою создается впечатление, что истинный его «социум» — это выдающиеся государственные деятели и мыслители разных эпох, с которыми (или от чьего имени) он спорит, за которых «проигрывает» несостоявшисся в жизни судьбы и роли, сталкивая их в самых неожиданных комбинациях. Это ясно выступает в его «Диалогах» — жанровой модели, идущей от Лукиана и очень популярной в конце XVII в.: ей отдали дань и Фонтенель в нескольких сериях «Диалогов мертвых», и столь почитаемый Вовенаргом Фенелон.
В восемнадцати диалогах у Вовенарга одни и те же персонажи нередко выступают дважды и трижды — каждый раз с другим собеседником: Фенелон со своим постоянным реальным антагонистом Боссюэ, с кардиналом Ришелье (умершим до его рождения), с Паскалем; Ришелье, в свою очередь, — с Корнелем, Фенелоном и Мазарини; Брут — с Цезарем и с «молодым римлянином»; Боссюэ — с Фенелоном и с Расином. Это позволяет автору создать своеобразное «изменение оптики», раскрыть разные аспекты личности великого человека, ибо новый собеседник означает новую тему, новую ситуацию и соположение. Видимо, несмотря на структурные различия, в сознании Вовенарга присутствовали и «Сравнительные жизнеописания» Плутарха. И хотя «Диалоги» нельзя причислить к лучшим сочинениям моралиста, они демонстрируют его поиски новых возможностей в рамках устойчивой литературной традиции.
Место Вовенарга в литературе французского Просвещения оживленно дискутировалось уже младшими его современниками — Мармонтелем, Кондорсе, Лагарпом: спор шел о том, можно ли причислить его к партии «философов» (в том специфическом значении, которое это слово получило в середине XVIII в.), или же он был добрым христианином, или, на худой конец, «философом-христианином» (формула Мармонтеля в его краткой биографической заметке о Вовенарге). Не подлежит сомнению, что первая из названных версий — наиболее соответствует реальному положению вещей, хотя в силу обстоятельств своей биографии Вовенарг близко соприкасался только с Вольтером. В его сочинениях мы не находим нигде тех антиклерикальных выпадов, критики церкви как института и реальной практики ее служителей, которыми пестрит литература того времени, — мы видели, что реалии общественного бытия редко попадают в поле его зрения. Однако его религиозно-философские позиции несут на себе недвусмысленную печать деизма, вольномыслия, но не в его светски-фривольном, «игровом» варианте, который был так распространен в литературе XVIII в., а в глубоком и серьезном. И неудивительно, что в ряде статей «Энциклопедии» обнаруживаются текстуально точные отрывки из его сочинений,[198] а неопознанная работа («О достаточности естественной религии») приписывалась попеременно то ему, то Дидро (см. ниже: «Текстологические принципы издания»).
Жизненный путь Вовенарга прервался в момент, когда просветительская мысль стояла на пороге решительного сдвига в философских, политических и социальных вопросах. Позднейшие исследователи XIX в. пытались гипотетически сконструировать его путь на завершающем этапе эпохи — в годы революции.[199] Не будем повторять эту наивную игру, не будем делать из Вовенарга ни Андре Шенье, ни генерала Оша. Он был самим собой — значительным и своеобразным мыслителем, тонким наблюдателем человеческой натуры, мастером слова.
199
См.: