Безумства Калигулы[151] меня ничуть не удивляют: многие мои знакомцы, случись им стать римскими императорами, тоже, наверное, назначили бы консулами своих коней. Совсем по другим причинам я прощаю Александру требование воздавать ему почести, подобающие лишь богам, — воздавали же их Гераклу и Вакху,[152] людям, как и он, только менее достойным. В слово бог древние вкладывали иной смысл, чем мы, потому что богов у них было много, при чем очень далеких от совершенства, а поступки людей следует судить по законам их времени. Храмы, возведенные римскими императорами в память своих умерших друзей, были частью посмертных почестей, и эти дерзновенные памятники надменности властителей земли не оскорбляли ни верований, ни обычаев народа-идолопоклонпнка.
Однажды мне привелось сидеть в Опере рядом с человеком, который широко улыбался всякий раз, когда публика в партере начинала рукоплескать. Этот человек сказал мне, что в юности страстно любил музыку, но с годами люди ко многому остывают, ибо научаются хладнокровно судить о вещах. Тут я заметил, что он глух, и подумал: «Вот что люди называют умением судить хладнокровно!». Старики и мудрецы заблуждаются: лишь пылкая юность имеет право судить, особенно когда речь идет о наслаждениях.
Хладнокровного человека лучше всего уподобить тому, кто объелся за обедом и с отвращением взирает на самые утонченные блюда: кто в этом виноват — кушанья или его желудок?
И мои страсти, и мои мысли умирают, но лишь для того, чтобы воскреснуть; я сам еженощно умираю у себя в постели, но лишь для того, чтобы вновь обрести бодрость и силы. Этот мой опыт умирания помогает мне спокойно принимать телесный распад и постарение; ощущая, как деятельная сила моей души оживляет угасшую было способность мыслить, я начинаю понимать, что сотворивший меня тем паче может вновь одухотворить мою плоть. Глубоко потрясенный, я говорю себе тогда: «Что ты сделал с легкокрылыми созданиями твоей мысли? Вернитесь, о быстролетные, по вашим собственным следам!». Я произношу эти слова, и моя душа пробуждается, и подвластные смерти образы слышат меня, и лики былого покорно возвращаются ко мне. Бессмертная душа мироздания, твой милосердный глас вот так же потребует возврата сотворенного тобою, и устрашенная земля отдаст то, что было ею похищено.
Жестоко и низко оскорблять человека обесчещенного, особенно если он несчастен: какой бы низменный проступок ни совершил этот человек, души, исполненные кротости, будут сострадать его несчастью.
Постыдные поступки иных людей скорее следствие бедственного их положения, нежели порочности: срам — всегдашняя участь бедняков.
Превратности судьбы и всеобщее презрение часто связаны друг с другом: позор сопутствует не столько пороку, сколько бедности.
Бедность так принижает людей, что они стыдятся даже своих добродетелей.
Порок и добродетель не всегда исключают Друг друга; в особенности мы не должны брать, на веру, что приятное во всех случаях порочно: иной раз правильнее поддаться влечению сердца, чем покориться запрету разума.
Меня приводит в содрогание непреклонная суровость, и я не верю, что она может принести пользу. Так ли уж непреклонны были римляне? Не они ли послали в изгнание Цицерона за то, что он предал смерти Лентула, хотя тот был изобличен в измене? И не помиловал ли сенат остальных сообщников Катилины? Так отправлял правосудие самый могущественный и самый грозный народ, меж тем как мы, жалкое варварское племя, жаждем все новых виселиц и пыток!
Разве не чудовищна та добродетель, которая только и хочет, что ненавидеть и вызывать к себе ненависть, мудростью же почитает не помощь немощным, а наведение страха на слабых и обездоленных, добродетель, в безумном своем самомнении забывающая, что главные обязанности людей основаны на их беззащитности друг перед другом!
Попробуйте в разговоре с человеком непреклонно суровым сказать доброе слово о милосердии и вы услышите в ответ: «Если закон не будет безжалостен, вас удавят в собственной постели». О кровавая трусость!
Памятуя о великой слабости людей, о несоизмеримости их удач с притязаниями, об их несчастьях, всегда более тяжких, нежели пороки, и добродетелях, всегда более легковесных, нежели обязанности, я делаю вывод, что единственно справедливый закон это закон человеколюбия, единственно справедливое чувство — снисходительность к себе подобным.
151
Калигула Гай Цезарь Август Германик (12–41) — римский император с 37 г., известный своим деспотизмом и самодурством. Собирался назначить консулом своего любимого коня.
152
Геракл и Вакх — сыновья Зевса от смертных женщин; согласно мифологическим представлениям древних, относились к разряду героев, а не богов.