Нет человека, который, прочитав прозаическое произведение, не подумал бы: «Постараюсь — напишу и получше». А я посоветовал бы многим: «Придите сперва хоть к одной мысли, достойной лечь на бумагу».
Не все, что мораль объявляет недостатком, является таковым.
Мы подмечаем в людях много пороков, но признаем мало добродетелей.
Человеческий разум ограничен даже в заблуждениях, а ведь считается, что его удел — заблуждаться.
Нередко одна-единственная злополучная страсть держит в плену все остальные; разум тоже влачит ее оковы и не в силах разорвать их.
Бывают слабости, неотъемлемые, если можно так выразиться, от нашей природы.
Кто любит жизнь, тот боится смерти.
Слава и глупость прячут от нас смерть, но отнюдь не побеждают ее.
Предел отваги — твердость даже перед лицом неизбежной смерти.
Благородство — памятник в честь добродетели, нетленный, как слава.
Когда мы стараемся сосредоточить мысли, они разбегаются; когда хотим прогнать — осаждают нас и целую ночь не дают нам сомкнуть глаза.
Чрезмерная ветреность и чрезмерное прилежание равно истощают и обеспложивают; напряженный и усталый разум неспособен к находкам ни в одной области.
Бывают ветреные души, в которых поочередно царят различные страсти, равно как и живые, но неустойчивые умы, которые поочередно дают себя увлечь различным мнениям и разрываются между ними, так и не решаясь выбрать какое-нибудь одно.
Герои Корнеля щеголяют блестящими фразами и величаво рассуждают о самих себе, и эта их высокопарность сходит за добродетель у тех, в чьем сердце нет мерила, помогающего отличать высоту души от бахвальства.
Ум не помогает нам постичь, что такое добродетель.
Нет человека, у которого хватило бы ума никогда никому не прискучить.
Самый увлекательный разговор — и тот утомляет слух человека, поглощенного страстью.
Иногда страсть отделяет нас от общества, возвращая нам весь наш разум, столь ненужный в свете, что и мы сами становимся ненужными для жаждущих развлечься.
В свете полно людей, чья репутация или состояние внушают уважение к ним, но стоит познакомиться с ними поближе, как любопытство наше разом сменяется презрением. Вот так же за одну минуту исцеляешься подчас от любви к женщине, которой пылко домогался.
Обладать умом, — и только, — отнюдь еще не значит быть обаятельным.
Ум не спасает нас от глупостей, совершаемых под влиянием настроения.
Отчаяние — величайшее из наших заблуждений.
Неизбежность смерти — наитягчайшая из наших горестей.
Не будь у жизни конца, кто отчаивался бы преуспеть в ней? Смерть — венец наших неудач.
Как мало полезны наилучшие советы, если даже собственный опыт так редко учит нас!
Наиболее мудрыми почему-то считаются советы, которые менее всего соответствуют нашему положению.
Мы придумали для театральных произведений такие мудрые правила, что они превосходят, пожалуй, возможности человеческого разума.
Если пиеса написана для сцены, нельзя судить о ней, лишь прочитав ее.
Бывает, что переводчику нравятся даже изъяны оригинала[174] и он объясняет глупости последнего варварством века, в который жил автор. Ну, а если я наравне с красотами постоянно подмечаю у писателя все те же промахи, мне представляется более разумным заключить, что ему присущи как выдающиеся достоинства, так и серьезные недостатки, например богатое воображение и скудость мысли, большая сила и слабое мастерство и т. д. И хотя мне не свойственно чрезмерно преклоняться перед человеческим умом, я все-таки слишком его уважаю, чтобы именовать перворазрядным гением сочинителя столь неровного, что его создания то и дело противоречат здравому смыслу.
Мы силимся отрицать за родом людским какие бы то ни было добродетели, чтобы, развенчав их, поставить на их место и оправдать собственные пороки. В этом мы уподобляемся бунтовщикам, восстающим против законной власти, но не затем, чтобы дать людям свободу и, следовательно, равенство, а чтобы узурпировать ту самую власть, которую они чернят.
Капелька образованности, хорошая память, известная смелость в суждениях и нападках на предрассудки — и вы уже прослыли человеком широкого ума.
174
...