Эти слова живо вызывают в уме образ оракула начала XIX века: голос в заложенный нос, парик с буклями, покрытый нелепой салфеткой, которая придает носящим ее такое чувство превосходства над окружающими, что они не обращают внимания даже на свое расстроенное здоровье. Сложите все вместе — и вы получите полное представление об ужасающем Величестве Законе.
Жандармам и ворам
Перед трибуналом беспристрастных историков судьи Королевской Скамьи были бы осуждены за то, что из-за них страна пережила это бесчестие и это унижение. Но нужно сказать, что, несмотря на непомерное влияние, которым располагала «четвертая власть», они не смогли бы принести столько зла, если бы не наиболее невежественные и реакционные силы нации. На этом фоне отличились своей кровожадностью некоторые князья Церкви, как, например, архидиакон Пэлей, учивший, что преступники неисправимы, вплоть до лордов-церковников, поддерживавших Элленборо и Элдона, или епископа Труроского, который в ходе дебатов в Палате лордов в 1948 году предложил расширить применение смертной казни вместо того, чтоб упразднить ее. Этот тип видных церковников постоянно выказывал величайшее уважение к мудрости светских повелителей закона.
В не столь отдаленное время полицейские власти оказали мощную поддержку противникам отмены смертной казни. Полиция занимает передовые позиции в борьбе против преступников. Ей приходится подвергаться постоянным опасностям, причем за жалованье, не соответствующее их серьезности; она должна демонстрировать хладнокровие перед лицом угроз и бесконечных провокаций. В этих условиях она, естественно, полагает, что любое смягчение законодательства сделает ее задачу еще более трудноисполнимой. Если, следовательно, рассматривать корпоративное мнение полиции, можно заметить, что оно заключается в слепой вере в действенность смертной казни, как устрашающего примера, так и репрессии самой по себе. Она верит в это с такой же убежденностью, как брассисты — в пользу пива для здоровья, как винокуры — в то, что стаканчик никому никогда не повредит, и она в это верит несмотря ни на какие аргументы и факты.
Сто лет тому назад, в июле 1856 года, был назначен комитет «для исследования процедур, предназначенных в настоящее время для исполнения смертных приговоров», главная задача которого заключалась, однако же, в том, чтобы рассмотреть, должны ли казни осуществляться публично. Среди призванных свидетелей был заслушан и инспектор полиции в отставке, Джон Хейнз. Его свидетельство следует привести полностью именно в силу содержащихся в нем противоречий, — противоречий весьма поучительных для того, кто хочет познакомиться с менталитетом именно этой группы.
В. — Желаете ли вы изложить Комитету ваше впечатление на предмет того, каково воздействие, производимое ныне применяемыми для исполнения смертной казни процедурами?
О. — Я полагаю, что в общем и целом они оказывают превосходное воздействие на публику.
В. — Не будете ли вы любезны рассказать Комитету, какого рода превосходное воздействие оказывается на тех, кто присутствует при казни?
О. — Я полагаю, что это отвращает их от совершения преступлений.
В. — Каким образом это отвращает их?
О. — Как бы ни были бесчувственны те, кто присутствует при публичной казни, я полагаю, что они все же ощущают ее воздействие. Никто не хочет, чтобы его повесили как собаку… Мое общее впечатление — эти зрелища дают превосходные результаты.
В. — Стало быть, вы полагаете, что желательно присутствие публики при казнях?
О. — Я так думаю. Я убежден… что публика, в общем и целом, не была бы довольна тем, что казни будут отныне недоступными для нее.
В. — Не объясните ли вы нам, что значит слово «довольна»? Довольна чем?
О. — Многие полагают, что, если смертные приговоры не приводить в исполнение публично, правильный ход дел мог бы быть нарушен.
В. — Вы хотите сказать, что осужденному позволили бы избежать исполнения приговора?
О. — Да. Я не думаю, что можно было бы найти способ казнить приговоренных тайно, чтобы в общем публика была довольна.
В. — Представьте себе, что найден способ действовать именно таким образом, и в то же время публика убеждена в действительном исполнении казни. Полагаете ли вы, что в этом случае лучше было бы казнить тайно?
О. — Что касается меня лично, мое мнение таково: гораздо лучше, чтобы казнь осуществлялась тайно. Но я абсолютно убежден, что публика была бы недовольна. И когда я говорю о публике, я имею в виду широкую массу средних и низших классов.
В. — Только что вы сказали, что, насколько это касается вас лично, вы сторонник казней втайне. Каковы причины, в силу которых вы это говорите?
О. — Я думаю, что применяемая в настоящее время процедура утоляет болезненное любопытство публики, которому не должно идти навстречу.
В. — Думаете ли вы, что, учитывая те сцены, которые обычно сопровождают казни, моральный эффект последних скорее дурной, нежели благодетельный?
О. — Я не думаю, что вопрос стоит таким образом. Я не думаю, что можно было бы это утверждать, потому что те, у которых присутствует болезненный вкус к данному зрелищу, не могут страдать от такой открытости… В общем и целом те, кто присутствует при казни, не являются людьми, способными оказаться виновными в убийстве, каковы бы ни были проступки, которые они, впрочем, могли бы совершить. Позвольте сказать вам, что в соответствии с моим опытом я думаю, что как в моральном, так и в религиозном плане это не слишком мешает людям совершать преступления.
В. — Что именно не слишком мешает?
О. — Тот факт, что они знают о совершении казни.
В. — Стало быть, вы полагаете, что у смертной казни эффект примера очень слаб?
О. — Напротив. Я полагаю, что смертная казнь на самом деле мешает людям совершать преступления. И у меня нет ни малейшего сомнения, что, коль скоро она будет отменена, в этой стране никто не сможет считать свою жизнь в безопасности.
В. — В своих беседах с осужденными приходилось ли вам замечать, что они могли бы обнаружить в себе следы полезного воздействия, оказанного зрелищем казни?
О. — Нет.
В. — Можете ли вы нам сказать, какой опыт вы имеете в исполняемой вами службе?
О. — Я служил в полиции в течение почти двадцати пяти лет. Я начал с нижних чинов и продвигался по служебной лестнице как положено. В настоящее время я нахожусь в отставке.
Вот примечательная реплика, принадлежащая человеку, который прослужил в полиции четверть столетия. Примечательная прежде всего своими противоречиями. Застигнутый врасплох, он излагает мнение обычного добропорядочного человека: это зрелище возмутительно. Но, когда председатель пытается припереть его к стенке, он берет себя в руки и сознательно замыкается в коллективной доктрине, или коллективном мифе, полиции, который он выучил наизусть: «Коль скоро смертная казнь будет отменена, в этой стране никто не сможет считать свою жизнь под защитой». И раз «публика, в общем и целом, не была бы довольна тем, что казни будут отныне недоступными для нее», то, пусть в глубине души это вызывает у нас отвращение, мы можем продолжать делать это. — Аминь. Инспектор Джон Хейнз изложил таким образом философию полиции — прошлой и нынешней.
Это привело к тому, что публичные казни продолжались еще двенадцать лет — после того, как Комитет 1856 года единодушно высказался за их упразднение. И столетие спустя полиция как корпорация все еще верила, что виселица одна в состоянии отвратить от преступления, — так же твердо, как во времена инспектора Хейнза. Лишь в одном пункте полицейские уступили общественному мнению и духу времени: они допускали, что есть «некоторые лица… для которых даже смертная казнь утратила силу устрашающего примера». Но они добавляли, что в случае отмены смертной казни еще большее число профессиональных преступников «приобретут привычку прибегать к насилию и иметь при себе оружие; и что, следовательно, не имеющие оружия полицейские будут вынуждены отвечать ударом на удар». Королевская Комиссия указала, «что она не встречала доказательств, будто отмена смертной казни в иностранных государствах привела бы к тем последствиям, которых опасались выслушанные свидетели», т. е. полицейские. За двадцать лет до того Комитет высказал более детально те заключения, к которым он пришел в результате своих трудов: