Выбрать главу

Попал он в кино случайно, благодаря маминому брату дяде Жене, человеку разносторонне и щедро одаренному, который был вхож во все возможные слои общества и везде любим.

Режиссер Гроссман собирался снимать ленту о школе и набирал маленьких артистов на детские роли, делал пробы. Большинство исполнителей было уже подобрано, главную роль должен был играть сын артиста Табакова; набирали эпизоды и массовку. Но все еще не было исполнителя на небольшую, но важную по смыслу роль второго плана — классного философа и резонера, комментирующего происходящее ироничными чайльдгарольдовскими афоризмами. Собственно, типаж роли был очевиден, Гроссман просмотрел уже два десятка детей, подобранных его ассистентами по школам и самодеятельным студиям; многие из них вполне подходили, но режиссеру все не хватало какого–то второго плана, какого–то дополнительного измерения… Гроссман нервничал, отсутствие исполнителя задерживало.

Как–то оказавшись с Гроссманом за одним столиком в ресторане Дома кино, дядя Женя, который был в то время администратором труппы эстрадных акробатов, услышал разговоры о поисках артиста на эту роль, послушал рассеянно нервные пререкания Гроссмана с ассистентами и вдруг заявил, что знает мальчика, который им нужен.

— Это, конечно, ваш сын? — устало поинтересовался печальный Гроссман.

— Нет. Племянник, — сказал дядя Женя.

И не обращая внимание на улыбочки гроссмановской камарильи, тут же пошел к телефону договариваться о том, чтобы Митьку, который в это время находился в лагере за городом, привезли на пробы на Ленфильм. Дядя Женя называл это сводить концы с концами.

Нужно сказать, что уже в одиннадцать лет Митька был весьма своеобразным персонажем. Как раз в этом возрасте он начал все больше и больше становиться похожим на маму, перенимать ее обаяние. Секрет маминого обаяния заключался в неизменном интересе и расположенности к людям, в интуитивном их понимании и в ироничной снисходительности к их слабостям.

Кроме того Митька, который сызмальства был любимцем и в подмосковном доме деда, окончившего в свое время университет в Берлине и говорившего на трех языках, и в Лужском доме прабабушки по другой линии, где держали кур и поросенка, играли на гармошке и дробили в плясках, обладал фамильярностью и даже нахальством славного малого: он знал, что нравится окружающим, и умел этим пользоваться.

Митька смотрел на вас слегка насмешливо и доброжелательно, с интересом, как бы ожидая, что вы проявите себя и покажете, на что способны, и был заранее рад увидеть в вас интересного и симпатичного человека. Это располагало.

Дядя Женя и сам был из этой породы — самые разнообразные люди начинали считать его своим другом уже через пять минут после знакомства. И хотя к Митьке дядя Женя относился по–армейски требовательно и без сантиментов, цену он ему знал.

Сведение концов с концами было дяди Жениной профессией. Уже на следующий день шофер Дома писателей привез Митьку из Комарова прямо на Ленфильм.

Митька вошел в съемочный павильон, где проходили пробы и царила обычная киношная суета и неразбериха, с удовольствием огляделся вокруг (обстановка ему понравилась) и как ни в чем не бывало, сунув руки поглубже в карманы, побрел по павильону искать интересное и знакомиться. Он остановился возле молодого оператора, в отчаянии трясшего заклинившую камеру. Спросил одно, другое… Послушал… Подметил вслух что–то о горящей красной лампочке… И вдруг замотанный и нервный оператор начал рассказывать Митьке о своей неприятности, демонстрируя отказавшую камеру, оправдываясь и вдаваясь в технические детали. Митька кивал, глядя доброжелательно и с интересом.

Гроссман, просматривавший альбомы массовки, бросил на Митьку рассеянный взгляд поверх очков и вернулся к фотографиям; но уже через несколько мгновений он посмотрел опять, более пристально, а потом и вовсе отложил альбом, спрятал очки в карман пиджака и, указав на Митьку глазами своему ассистенту, женщине лет пятидесяти, стриженой под подростка, откинулся на спинку стула и сделался сонным.

Женщина–подросток, обратившись к Митьке специальным, жизнерадостным «пионервожатовским» голосом, попросила его пройтись, улыбнуться, нахмуриться, рассмеяться, прочитать стихотворение. Когда Митька взялся за стихотворение, скучавший Гроссман поморщился. Нужно было знать Митьку, чтобы представить, как этот всеобщий любимчик был уязвлен. Когда он повторял с разными выражениями фразы, заученные с машинописной бумажки, он был уже хорош — от него можно было питать лампочки накаливания. Митьку поставили под софиты, возле его лица замерили свет, и зажужжала камера, но Гроссман уже вновь просматривал массовку. С Митькой ему все было ясно.