Выбрать главу

Думаю, что для нее важно было время от времени почувствовать свою женскую власть над нашими сердцами. Ту власть, которая осуществляется через желудок. Она снисходительно наблюдала за тем, как ее мужчины уплетают за обе щеки какую–нибудь мазурку с черносливом и удивляются, чего это у них с утра такой хороший аппетит. Балбесы! Аппетит хорош оттого, что вкусно!

— Трудолюбие! — продолжал между тем папа. — Вот залог всего, что человек может добиться в жизни. Вот чего каждому человеку требуется в избытке. Эдисон — слышали такую фамилию? Изобретатель лампочки накаливания. Он догадывался, что если через материал пропустить электрический ток, материал будет светиться. Но какой материал выбрать? И представьте, Эдисону потребовалось восемьсот десять проб, чтобы найти то, что нужно. Восемьсот десять! И только в восемьсот одиннадцатом опыте образец — угольный стержень — засветился! Недаром Эдисон говорил, что успех — это девяносто восемь процентов трудолюбия и только два процента таланта.

Митька на минуту мрачнел, сопоставляя услышанное со своими мыслями, с тем, о чем он думал и сам. Папа исподтишка наблюдал, как его слова достигали намеченной цели, а именно, глубин Митькиного сердца.

Могу предположить, что на моем лице уже поигрывала снисходительная улыбочка. В то время мне исполнилось шестнадцать. Я уже имел определенное мнение о том, каков вкус яблочек на древе познания добра и зла. И мой слух безошибочно реагировал на дидактические контрапункты в родительских речах.

— Трудолюбие и самодисциплина, — с лекторской методичностью развивал тему папа. — В каждом человеке от рождения соседствуют невоздержанный зверь и разумный человек. Вокруг множество соблазнов, без счета удовольствий… Но человек должен работать. Должен в ежедневном труде реализовывать себя. Только самодисциплина позволяет разумному человеку властвовать над зверем.

— Возможности человека безграничны, если только он обладает трудолюбием и самодисциплиной, — говорил папа. — Александр Македонский, например. Столько времени проводил в занятиях и работе, что у него не хватало времени на сон. Он спал сидя, держа в руке металлический шар. А под шаром ставили медный сосуд. Как только Македонский засыпал, шар падал в сосуд и грохот будил императора. Пять минут, и голова опять была свежая. Или римский император Юлий Цезарь. Так развил свои умственные способности, что мог одновременно читать, писать и говорить о трех разных предметах с тремя собеседниками.

Мы острожно подкладывали на тарелки следующие куски, испытывая неподдельное почтение к Александру Македонскому и Юлию Цезарю и их власти над собой. Честно говоря, было приятно оттого, что от нас сейчас не требовалось спать, держа в руке медный шар, или одновременно читать, писать и говорить с тремя собеседниками.

Мама слушала исторические экскурсы вполуха, машинально примечая, что из приготовленного исчезает с тарелок быстрее, а что медленнее, что стоило приготовить еще раз, а что нет.

— Я, между прочим, тоже… — чуть смутившись, добавлял отец. — Когда учился в Академии в 44 году… Время было военное, ребята на фронте жизнью рисковали, а меня послали учиться… Так вот, я тренировал себя… Ерунда, в общем, но… Словом, я мог писать стихотворение по–немецки, например Гейне, и одновременно переводить его вслух на английский язык, но не просто, а в обратной последовательности, от последней строчки к первой.

Наши взгляды теплели. У нас не было никаких сомнений, что наш папа — тоже великий человек, ничуть не меньше, чем Александр Македонский или, там, Юлий Цезарь. Кроме того, папа был наш, родной, и мы любили его.

Ах, какое чудо были эти воскресные завтраки всей семьей! Как нам было хорошо вместе!

Новая жизнь, в которую оказался вовлеченным Митька, произвела на него сильное впечатление. Он ходил притихший, с горящими неизвестным огнем глазами, переваривая внутри что–то новое и удивительное, вдруг свалившееся на него. Его рассказы были отрывочны и несвязны.

К счастью, школа лояльно отнеслась к митиным занятиям.

— Пусть снимается, — махала рукой завуч, к которой мама время от времени приходила договариваться о пропусках занятий. — Потом наверстает. Я ведь сама в молодости… Художественная самодеятельность… Мечты, мечты… Думала поступать в театральный. Помните, как у Есенина: «И какую–то женщину сорока с лишним лет, называл милой девочкой…» Впрочем, это уже другое, — поправлялась она и сворачивала разговор.

Пятнадцать съемочных дней конечно же вылились в то, что Митька почти целый год — с сентября по июль — жил под знаком кинематографа. Потому что нужно было репетировать перед съемками, примерять костюм, пробовать грим, подправлять дикцию и так далее. Потом дополнительно снимали сцену, которой не было в начальном варианте сценария. Потом переснимали брак. Потом, после монтажа и резки, озвучивали и переозвучивали.