— Что с того, что временный. Ему дай в руки вожжи, потом не вырвешь. Сядет на шею, понукать будет.
— Ничего, поживем — увидим, — продолжал Васильев. — Теперь вожжи–то руки жгут. Не удержал их Николашка, не удержат и эти… временные.
Офицеры довольно быстро освоились с новым положением. Многие из них оказались членами партий кадетов и октябристов. Что это за партии, каковы их цели, большинство из нас не знало. Ясно было одно: если в них состоят офицеры, значит, это не наши партии. Солдатам с ними не по пути. Выявились члены различных партий и среди солдат. Многие стали называть себя эсерами, меньшевиками, где–то достали и нацепили красные банты. Большевиков было немного, и самый активный среди них — Васильев. Он часто вступал в споры с меньшевиками и эсерами, ссылался на Ленина, говорил, что Временное правительство, состоящее из капиталистов и помещиков, такое же продажное, как и царское, что народу от него мало пользы.
В конце марта или начале апреля, сейчас уже не помню, полк снова отвели за штабные домики и зачитали приказ о солдатских комитетах. Тут же состоялись выборы. От тринадцатой роты в толковой комитет избрали меня. Сначала мы не знали, чем будем заниматься. Никто не разъяснил нам ни обязанностей, ни задач, которые предстояло решать комитету. Но он как–то сразу завоевал авторитет среди солдат. К нам они обращались со всякого рода вопросами. Особенно многих волновал вопрос о земле: будут ли помещичьи владения поделены между крестьянами? И второе: скоро ли наступит конец войне? Отвечать на эти вопросы было трудно. Ведь мы сами, по существу, ничего не знали. Я еще ближе сошелся с Васильевым. Он всячески старался помочь мне разобраться в круговороте событий.
Радость первых дней революции скоро начала тускнеть. Временное правительство и не думало решать вопрос о мире и земле. Что же дала революция народу? Офицеры снова кричат: война до победного конца. Выходит, все остается по–старому…
А обстановка все обострялась. Французское правительство, обеспокоенное возможностью выхода России из войны, прислало с визитом в Россию своего министра Альбера Тома. Его миссия заключалась в том, чтобы добиться нового наступления русской армии.
Удостоил он своим посещением и наш полк. Несколько дней готовились к встрече «высокого гостя» — выравнивали площадку перед штабом, посыпали песком, приводили в порядок обмундирование. И вот построили нас.
Альбер Тома прибыл в сопровождении большой свиты своих и русских генералов. Поднялся на сколоченную из старых досок трибуну. Заговорил на русском языке. Все его красноречие свелось к призыву — во что бы то ни стало наступать, продолжать войну до победы, союзники ждут от русской армии помощи.
Конец речи был встречен лишь жиденькими хлопками нескольких офицеров. Солдаты молчали. Видя, что его призывы не произвели нужного впечатления, французский министр сошел с трибуны и, притворно улыбаясь, направился к уже нарушившей строй группе солдат.
— Нехорошо получается, господа солдаты. Союзники ждут от русской армии помощи, а ваш фронт молчит, — говорил он, продолжая улыбаться. — Вы не хотите наступать? Это же забастовка. Ваш лучший писатель Лев Николаевич Толстой находил счастье в труде. Война — тоже труд. Надо трудиться, надо наступать, чтобы победоносно закончить войну.
— При чем тут Лев Николаевич Толстой, господин министр? — перебил его унтер–офицер пятой роты Василий Сукачев. — Наш великий писатель, как мне известно, не считал войну работой, тем более необходимой. Он тоже был за мир, против бессмысленной бойни. И для нас сейчас мир — самое главное. Сыты мы войной по горло, пора кончать ее.
Сукачева дружно поддержали прислушивавшиеся к разговору солдаты. Альбер Тома уехал из полка сердитым.
Время в те тревожные дни летело быстро. Еще быстрее шло полевение солдатских масс. Росло влияние толкового комитета. Без его согласия офицеры уже ничего не могли предпринять. Их приказы просто не выполнялись, если они не получали одобрения комитета. Солдаты все охотнее слушали выступления большевиков. Приезд 3 апреля 1917 года в Петроград Владимира Ильича Ленина, о чем мы узнали уже через несколько дней, оживил наши надежды.
Ленин, большевики — вот кто даст народу мир, свободу и землю! — так думали многие. Но пока далеко не все. Было немало таких, которые стояли на распутье, а то и прямо поддерживали сторонников продолжения войны. Особенно усердствовали меньшевики и эсеры. Стараясь ввести солдатские массы в заблуждение, они называли себя «революционными оборонцами», с пеной у рта доказывали, что теперь–де характер войны изменился, что она якобы перестала быть империалистической, и призывали к обороне отечества. Расчет был прост: заставить армию наступать — значит отвлечь внимание солдат от революции, вырвать их из–под возраставшего день ото дня влияния большевиков. Усиленная агитация офицеров за новое наступление на фронте, как потом мы убедились, объяснялась и тем, что это был единственный способ укрепить власть Временного правительства. В случае успеха наступления правительство могло бы с еще большей жестокостью обрушиться на большевиков и разогнать Советы. Если же наступление окажется безуспешным, вину за это тоже можно свалить на большевиков — разлагают, мол, армию — и под этим предлогом запретить их деятельность.