После всего виденного и пережитого за две недели - не в смысле физической опасности для меня самого, а в смысле моего душевного состояния у меня было такое чувство, что уже ничего тяжелее в жизни я не увижу.
Уже не помню, что я писал в этом письме, помню, что, конечно, не сообщая подробностей, давал попять, что тяжело и что хотя не надо отчаиваться, однако надо готовить себя к самым тяжелым вещам.
Когда написал и уже упаковал письмо вместе с корреспонденцией, чтобы отправить в Москву, вдруг заколебался. Так и не послал письма, порвал. Было такое чувство, что, пока письмо идет, может так много произойти, что стоит ли вообще посылать его.
Утром приехал Борис Громов из "Известий", я передал ему статью "Части прикрытия". Он обещал мне отправить ее в Москву, в редакцию. Только потом выяснилось, что статья так и не попала туда: он забыл ее у нас в "Красноармейской правде", и, когда я вернулся из поездки, ребята отдали мне пакет со статьей, которую уже поздно было печатать...
Как я теперь вижу по документам, поехав в район Краснополья в переформировывавшуюся после выхода из окружения дивизию, мы оказались в 55-й стрелковой дивизии 4-й армии.
Я пишу в дневнике, что командира дивизии не было, потому что он еще выходил из окружения. На самом деле первый командир дивизии полковник Д. И. Иванов к тому времени, когда мы приехали, уже погиб, но, очевидно, в штабе дивизии тогда еще не были уверены в этом. Фамилия командовавшего дивизией в день нашего приезда "подполковника-армянина" была Тер-Гаспарьян. Потом в ходе войны Геворк Андреевич Тер-Гаспарьян командовал другой, 227-й дивизией, а позже был начальником штаба в 60-й армии у генерала Черняховского. Я был в этой армии, когда она весной 1944 года штурмовала Тарнополь, и видел начальника штаба. Но, как видно, та первая встреча с ним в на чале войны в сорок четвертом году мне не вспомнилась; генерал, начальник штаба армии, штурмовавшей Тарнополь, должно быть, не ассоциировался в моих мыслях с тем подполковником, который в июле 1941 года с боями вывел остатки своей дивизии от Щары за Днепр.
Может быть, это происходило еще и потому, что во второй половине войны люди, форсировавшие Днепр и Днестр, Неман и Вислу, Одер и Нейсе, сами неохотно обращались в своих воспоминаниях к сорок первому году.
И в нашей корреспондентской памяти часто как бы порознь существуют люди первых месяцев сорок первого года и люди конца войны - люди Висло-Одерской, Силезской, Померанской, Берлинской, Пражской операций. А между тем гораздо чаще, чем на это можно было надеяться, на поверку оказывалось, что и те и другие - одни и те же люди!
В статье "Части прикрытия", о которой я упоминаю в дневнике, описывались действия 228-го полка 55-й дивизии "на реке Щ.". Географические названия тогда зашифровывались - имелась в виду река Щара. Бой этот происходил с середины дня 24 июня до утра 25-го. В воспоминаниях начальника штаба 4-й армии генерала Сандалова именно об этом бое сказано, что немцы были остановлены вторым эшелоном 55-й стрелковой дивизии на реке Щара и к исходу 24 июня им так и не удалось перешагнуть ее.
Я писал, что на рубеже Щ. полку (вместе с двумя дивизионами 141-го артиллерийского полка - это я добавляю уже теперь) удалось задержать немецкую дивизию на двенадцать часов и вывести у немцев из строя тридцать танков и восемнадцать орудий. Судя по документам, это близко к действительности.
228-м стрелковым полком в этом бою командовал Г. К. Чагапава. Известно, что он был ранен в этом бою. Дальнейшее неизвестно. Я нашел его личное дело, в котором сказано, что подполковник Григорий Константинович Чагапава пропал без вести в 1941 году.
В конце статьи было сказано о том, в чем я видел тогда плавный смысл происходивших событий: "К рассвету полк оставил этот лес, изрешеченный снарядами, изрытый воронками... Мы тоже понесли серьезные потери, но, как ни были они тяжелы, бойцы в эту ночь чувствовали себя победителями... Бойцы знали: там, сзади, развертываются главные силы, используя эти 12 часов, выигранные ими в кровавом бою".
Слова эти отражали страстную веру отходивших от границы и гибнувших в боях людей в то, что все жертвы недаром, что каждый выигранный ими час поможет нашим главным силам изготовиться наконец, нанести тот встречный удар, неотступное ожидание которого, несмотря ни на что, не покидало нас.
И каждый выигранный час был действительно бесконечно Дорог пусть не для нанесения ответного сокрушительного удара, на который мы тогда еще не были способны, а для более реальной цели - создания прочной линии обороны в тылу у отступавших армий нашего Западного фронта.
Армий, а не "частей прикрытия" - заголовок моей статьи был утешительной неправдой, в которую мне очень хотелось верить, но которая от этого не переставала быть неправдой.
Глава четвертая
Возвращаюсь к дневнику.
...Едва я отдал статью Громову, как новый редактор "Красноармейской правды" Миронов сказал нам, что неплохо было бы съездить в 13-ю армию под Могилев; по сведениям штаба фронта, где-то там высадился немецкий десант, который сейчас успешно уничтожают. Как я уже потом понял, это были первые слухи о немецком прорыве у Шклова.
Для тех дней вообще было характерно, что немецкие прорывы из-за их неожиданности и глубины мы часто принимали за десанты. Так было потом и под Ельней.
В "Красноармейской правде" несколько машин уже вышло из строя. У корреспондентов центральных газет с машинами тоже было негусто. На всю бригаду "Известий" из шести человек имелся один "пикап". Перед тем, как поехать под Могилев, я, посоветовавшись с ребятами, зашел к Миронову и предложил, что, когда мы вернемся из-под Могилева, я могу съездить на одни сутки в Москву на "пикапе" и пригнать сюда, в редакцию, свой "фордик", хотя и старенький, но надежный, купленный наполовину в долг перед самой войной. Это предложение, к моей радости, было принято. Конечно, машин для разъездов по фронту нам действительно не хватало, но моя идея - пригнать сюда машину, - что греха таить, была вызвана еще и отчаянным желанием хотя бы на несколько часов повидать в Москве близких.
Мы двинулись через Смоленск на Могилев, считая, что это займет у нас двое-трое суток.
По дороге заехали в типографию за газетами. Типография помещалась в огромном сером доме, одиноко, как свеча, стоявшем на площади среди пепелища. Было непонятно, как его еще до сих пор не разбомбили. Пока ребята забирали внизу газету, я по какому-то наитию снял телефонную трубку и попросил междугородную дать мне Москву. Мне ответили: "Сейчас".