И сейчас, здесь, в летной гостинице, когда пришло новое сообщение о торошении на Полюсе, люди очень тревожатся за товарищей, но волнение носит непоказной характер: Арктика — это в первую голову сдержанность. Так же сосредоточенно сражаются в шахматы пилоты и наука, так же сидит за мольбертом Герой Советского Союза пилот Константин Михаленко, присматриваясь к лицам товарищей. Он даже пробует шутить, рассказывая про полярного Василия Теркина, опытнейшего бортмеханика — у него есть своя теория торошения, и объясняется она просто: «земля, понимаешь, круглая, а лед — плоский. Вот когда лед на полюс приносит, он и начинает торошиться, по краям обламывается».
Михаленко заслуживает того, чтобы о нем рассказать поподробнее. Круг интересов этого великолепного пилота радует завидным многообразием: он сам пишет сценарии о ледовой разведке, сам снимает свои фильмы для Центрального телевидения, сам их монтирует; свои новеллы о фронте, о любви, о зимовке в Антарктиде он иллюстрирует своими рисунками. В полет на лед он отправляется с авоськой, в которой лежит альбом с красками, растворимый кофе и книги: путь над океаном долгий, можно успеть перечитать все литературные новинки. Во время отдыха между полетами Константин Фомич уходит с мольбертом на пленер, в стужу, красоту, лед. Арктика — есть Арктика: она прекрасна и в дни весны, когда лед светится изнутри сине-голубым, яростным высверком, а желтый хвост махонького солнца упирается оранжевым столбом своих лучей в черные разводья дымной воды; прекрасна Арктика и в дни зимы, когда в темном небе развешены красно-фиолетовые сполохи Северного сияния, словно занавес в диковинном театре, когда его вот-вот поднимут, и начнется не виданное никем загадочное и феерическое действо. Михаленко много своих живописных работ посвятил Арктике и ее покорителям — они талантливы и пронизаны любовью и к этому краю и к тем, кто рискует вступать с ним в единоборство.
Михаленко неторопливо говорил, продолжая рисовать солнечной арктической ночью, но когда с аэродрома позвонил штурман Алексей Сорокин и сказал, что полюс дает погоду и что бортмеханик Б.Ефимов и пилот М. Агабеков уже готовят самолет к вылету, Константин Фомич, обычно несколько даже медлительный, в мгновенье ока собрался и, подхватив свою авоську с альбомом и красками, чуть не побежал к аэродрому, не дожидаясь высланного за ним автобуса.
Когда Михаленко подходил к аэродрому СП-13 — чудом уцелевшему среди хаоса воды и маленьких, искрошенных льдин, он успел сделать лишний круг и передал по радио ледовую обстановку: какая-никакая, а все-таки помощь товарищам. Обстановка ухудшалась с каждым часом: разводья сделались похожими на реки среди льда, громадились десятиметровые торосы, оставшиеся ледяные поля прошили змеистые, стремительные трещины — сюда в случае чего тоже не сядешь, мала площадка. Михаленко покачал головой и повел самолет на посадку. Усадил он свой Ил-14 артистически, как младенца в коляску, легче, казалось, чем на бетон внуковского аэродрома.
Он забрал вторую партию зимовщиков — только-только перед нами первым сюда прорвался борт М. Васильева. Те, кто оставался на льду до самого последнего рейса, прощались с улетавшим поваром (вес 120 килограмм, отличный товарищ — шутливое прозвище «Заморыш»), давались остальным коллегам шутливые поручения уже снятому со льда приятелю по прозвищу «Глыба» (вес 40 килограмм), и было в этом прощании на искоршенной льдине столько веселости и непоказного верования в благополучный исход всей эвакуации, что можно было только диву даваться. Это ведь Северный полюс, это даже не Антарктида — там все же под ногами материк, а здесь — 3800 метров воды, брось копейку — полчаса будет вниз падать, а то и больше, а лед — полтора метра, сигнальная лампочка тревоги в мозгу горит все время, как тут не крути...
Самолет Михаленко улетел, и на льду СП-13 возле чудом уцелевшего пока аэродрома остались последние зимовщики, отдавшие этому льду год жизни. Они проводили глазами бело-красный самолет, дождались, пока он растворился и исчез в необыкновенно высоком небе, и двинулись через разводья на свой ледяной огрызок.
Как же проводили последние часы на изломанной, ежеминутно могущей совсем искорешиться льдине полярники?
Эти самые последние часы ничем — или почти ничем — не отличались от всех, проведенных здесь за год. Часть полярников (а нас на льдине осталось восемь человек) упаковывали научную аппаратуру, оттаскивали на волокушах к лодке, чтобы потом переправить на другой берег, радист Минин по-прежнему сидел неподвижно возле своего радиоаппарата, а после, когда все было упаковано, мы собрались в кают-компании, теперь уже — это было очевидно — обреченной на смерть в теплом океане, ее уже никак не перетащить через разводья к аэродрому, а льдину нашу неумолимо, со скоростью 560 метров в час, несло все дальше в западное полушарие, в теплые воды Гренландского моря.