ФИГАРО. Я здесь!
БОМАРШЕ. Фигаро, что нужно принимать, если открылось колотье в боку?
ФИГАРО. Смотря в каком.
БОМАРШЕ. В левом.
ФИГАРО. Надо есть побольше серы, смешанной с тертыми ласточкиными гнездами.
БОМАРШЕ. Ты пробовал это снадобье на себе?
ФИГАРО. Нет. На сестрице.
БОМАРШЕ. Ей помогла твоя медицина?
ФИГАРО. Так она стала ее принимать за полчаса перед смертью.
БОМАРШЕ. Отчего она умерла? Тоже колотье в боку?
ФИГАРО. Нет, она не могла разродиться двойней.
БОМАРШЕ. Фигаро, вот тебе луидор за то, чтобы ты не показывался мне на глаза в течение ближайшего часа.
ФИГАРО. Вы же велели принести кофе, когда придет американец.
БОМАРШЕ. Ты прав, как судья, Фигаро. Зови лицедеев, мы успеем немного поработать!
Фигаро распахивает дверь.
ФИГАРО. Ребята, репетиция!
Из соседней маленькой комнаты выходят М Е Н Е С Т Р Е Л И и Д Ж А З - О Р К Е С Т Р.
БОМАРШЕ. Друзья мои, у меня есть полчаса времени — не будем терять его понапрасну. Фигаро, включи диктофон, мы запишем репетицию на пленку.
ФИГАРО. Батарейки сели. «Элемент 343» в Лондоне днем с огнем не сыщешь.
Менестрели поют в микрофон арию из «Женитьбы Фигаро».
БОМАРШЕ. Неплохо, но стиль менестрелей предполагает больше нежности. Актеры Альмавива и Фигаро!
ФИГАРО. Между прочим. Ваш Фигаро не понял меня — слишком однолинейно играет, насмехается надо мной, добродетелей моих не понимает.
БОМАРШЕ. Много ли в тебе добродетелей?!
ФИГАРО. Если посчитать все те добродетели, которых требуют от слуги, то много ли найдется господ, достойных быть слугами?
Бомарше кидает Фигаро монету.
БОМАРШЕ. Браво, Фигаро, браво, брависсимо!
ФИГАРО Другие сулят двадцать пенсов за шутку, но ни гроша не платят, а мой господин хоть и горяч, но честен!
БОМАРШЕ. Ровно настолько, чтобы не быть повешенным! Итак, друзья, пятую сцену! С песнями.
Менестрели пляшут и поют.
БОМАРШЕ. Нет, нет, милые мои! Нет! Это невозможно! Это все слишком по-французски! Если б я захотел вывести на сцену неутешную мать, обманутую супругу, сына, лишенного наследства, я бы прежде всего придумал для них королевство на каком-нибудь острове!
Только тогда я могу быть уверен, что мне не поставят в вину неправдоподобие интриги, ходульность характеров и напыщенность слога! Вы должны играть сцену естественно, но с гишпанскими интонациями. А что делает наш дорогой алькальда, блюститель закона?! Он же ножками дрыгает! Так не годится! Давайте снова!
Менестрели пляшут и поют.
ФИГАРО. Скажут: «Скверная пьеса, слишком веселая и интриг много».
БОМАРШЕ. Скверная пьеса — это не скверный поступок. И потом трудно угодить людям, которые по роду занятий обязаны веселые вещи считать недостаточно серьезными, а завязанными в тугую интригу — чересчур развлекательными.
ДЕВУШКА-МЕНЕСТРЕЛЬ. Кавалер де Бомарше, не могли бы вы написать мне две-три реплики в сцене Розина Фигаро? Я чувствую некоторую пустоту, мне не хватает слов, чтобы оправдать свое поведение на сцене.
БОМАРШЕ. Пташечка мая, ваше поведение оправдывать буду я. Думайте не о себе, но о целом, и верьте автору, верьте, потому что через минуту в дверь раздастся стук и мы будем вынуждены прервать наше развлечение!
В дверь стучат.
(выпроводив менестрелей).
Входит представитель Североамериканских штатов С А Й Л Е С Д И Н.
ДИН. Здравствуйте, дорогой Бомарше.
БОМАРШЕ. Тшшш! С сегодняшнего дня я для вас «Хорталес», дорогой Дин. И забудьте, что я когда-то был Бомарше или шевалье де Нораком. Так будет лучше для ваших Североамериканских Штатов. Так будет лучше для вашей родины, которой нужно оружие для борьбы против монархий...
ДИН. Людовик согласился?!
БОМАРШЕ. Как и все монархи, Людовик должен ненавидеть Северные штаты, бывшую колонию британской короны, объявившую независимость, несмотря на то что он проклинает Англию! Как все маленькие людишки, мой монарх испытывает страх за судьбу своей золоченой шапчонки. Как и всякий сочинитель, я должен ненавидеть коронованного тирана, но я служу ему, потому что данность очевидна: Людовик — это Франция. Когда Франция станет просто Францией, а я мечтаю о Франции республиканской, воистину народной, я стану служить ей с еще большим рвением. Так вот: мне стоило большого труда подогреть честолюбие нашего коронованного скунса. Я доказал ему, что чем ощутимее будут успехи Американских Штатов, свергнувших гнет Британии, тем тяжелее станет Лондону. Чем тяжелее Лондону, тем легче Парижу, тем могущественнее моя родина. И Людовик повелел выделить из казны миллион ливров! Этими деньгами отныне распоряжаюсь я, глава фирмы, Михель Хорталес, торговец оружием и амуницией. Людовик думает о себе. Я думаю о вашей и нашей свободе.