В кабинет входит старушка, Э К О Н О М К А Писателя.
ПИСАТЕЛЬ. Я спрашиваю, где «Мир гениальных мыслей»?! Она стояла вот тут!
ЭКОНОМКА. Она знала, но ведь ушла.
ПИСАТЕЛЬ. Куда?
СКОНОМКА. Не сказала. Во гневе. Не оглянулась.
ПИСАТЕЛЬ. Со слезами?
ЭКОНОМКА. С ними. Есть будете в каминной или накрывать в парке?
ПИСАТЕЛЬ. Ну что за характер, а?!
ЭКОНОМКА. Сами распустили.
ПИСАТЕЛЬ. Ах вы, умница моя добрая...
ЭКОНОМКА. Если б сами-то были мужчиной, а то ведь, как студень: откуда крикнут, туда и пригибаетесь.
ЭКОНОМКА уходит. Писатель пролистывает книги. Находит наконец ту, которую искал. Включает диктофон. Диктует.
ПИСАТЕЛЬ Я всегда повторяю строчку мудрого Зенона — «Спрошенный о том, что такое друг, Зенон ответил: "Другой я"».
ПИСАТЕЛЬ. А помнишь: «Кто мне скажет правду обо мне, если не друг»? Нет, не печатать! Это девятнадцатый век. А помнишь: «Объединение дурных людей — это не товарищество, а заговор. Они не любят друг друга, а скорее друг друга боятся; они не друзья, а сообщники».
(голосом Бомарше).
ПИСАТЕЛЬ Разве ты не помнишь? Это наш добрый Этьен де ля Боэсси...
Писатель снимает трубку телефона и набирает номер.
ПИСАТЕЛЬ. Это «Фигаро»? Соедините меня с театральной редакцией. Алло, здравствуй, дорогой. Ты не помнишь, когда умер Этьен де ля Боэсси? В шестнадцатом? Я со студенчества помню его фразу: «Объединение дурных людей — это не товарищество, а заговор...»
Откуда это? «Рассуждение о добровольном рабстве»? Верно, верно, помню. Ну, обнимаю тебя, дорогой, спасибо!
ПИСАТЕЛЬ Да, да, «Рассуждение о добровольном рабстве». Мы все — добровольные рабы: обстоятельств, любви, вражды, правителей, слуг, самих себя... Что может быть страшней добровольного рабства? Я оправдаю шаг вынужденный, готов оправдать предательства и ложь, исторгнутую под пыткой, но когда я сам надеваю на себя ярмо, когда я сам отказываюсь от того самого великого, что есть в этом мире — от свободы, когда я становлюсь жалким невольником привычек, мнений, выгоды, тишины, удобства, теплого клозета...Алло, это «Тайм»? Соедините меня с европейским отделом. Алло, родная, это я, ты не помнишь, во Франции середины семнадцатого века... Погоди, тысяча семьсот девяностый год, это какой век — шестнадцатый? Я всегда путаю — то ли столетие назад, то ли столетие вперед. Ага, верно. Так вот, во Франции середины восемнадцатого века в домах уже были теплые сортиры? Да? Ясно. Изобрел Бомарше?! Ты правду говоришь? Ну, спасибо, ма птит, спасибо!
ПИСАТЕЛЬ Знай я, что французы станут ценить комфорт выше идеи, я бы ни за что не стал делать проекта этого чертового места...
ПИСАТЕЛЬ Я бы тебя попросила об этом, любимый. Только об этом и ни о чем больше.
ПИСАТЕЛЬ. Слушай, родная, если в левом боку открылось колотье, что надо принимать? Препарат из ласточкиных гнезд? Сама-то пила? Поменяй фамилию на Сальери! Что? Не может быть! Боже, интриги, интриги, кругом одни интриги! Она же обещала дать мой портрет с интервью на первой полосе!
Закуривает, нервничая. Снова включает диктофон.
ПИСАТЕЛЬ С умом и вдруг продвинуться? Теперь я поняла, что только раболепная посредственность может хоть чего-то добиться.
ПИСАТЕЛЬ Ты права, политика — это когда человек прикидывается, что он знает все, хотя не знает ничего; когда он делает тайну из того, что тайны не составляет; когда он плодит наушников, прикармливает изменщиков и старается важностью цели оправдать убожество средств! ПИСАТЕЛЬ Это кухня? Мне сейчас не нужен гараж! Я звоню на кухню! На чем уехала мадам? Одна?.. Хм! Кухня? Слава Богу! Лангусты готовы?!