Он поставил младшего на этот «участок» потому, что Хуана, студента первого курса университета, арестовала тайная полиция Франко. Повод — участие в подпольной организации, ставившей целью реформу общества, легализацию партий и право на свободу слова и собраний (при генералиссимусе надо было получать разрешение секретной полиции на встречу более десяти человек; Франко неплохо платил рабочим, давал калымить бизнесменам, но что касается цензуры и арестов за требования гражданских прав — в этом «отец нации» был человеком суровых правил: «народ должен хорошо есть, тотально молчать и повиноваться любому слову начальства»).
Пять месяцев Хуан отсидел в тюрьме, а потом его выслали к отцу, в Вашингтон, на «перевоспитание».
...Когда после поездки в Испанию, я возвратился в Москву с идеей, разработанной нами с Хуаном: постараться устроить обмен выставками — музей «Прадо» — в Москву, Третьяковка — в Мадрид, надо мной посмеялись:
— Твоего Хуана в Америке ЦРУ перевоспитывало...
Лишь один человек отнесся к нашему предложению с пониманием — Екатерина Алексеевна Фурцева, выведенная из Политбюро, «хрущевистка».
Мы довольно бездумно проходим мимо того факта, что имя Брежнева в кандидаты Политбюро и секретари ЦК вывел не кто-нибудь, а именно Сталин; генералиссимус попусту в такие списки никого не включал, значит, сделал ставку: самый молодой из вождей, всего сорок шесть лет; впервые проверил надежность Леонида Ильича еще в 1937 году, выдвинув на партийную работу (посадив в кабинет расстрелянного «врага народа», секретаря горкома, старого ленинца), провел по Красной площади на Параде Победы, подписал решение об «избрании» Брежнева первым секретарем Запорожского и Днепропетровского обкомов, когда тому было еще тридцать девять годков, присмотрелся во время трудов праведных верной троицы — Брежнев— Щелоков—Черненко — в Молдавии. Такие не подведут, вот она, достойная смена, без всяких там интеллигентских затей, что скажу — сделают вмиг...
Меня умиляют сталинисты, которые катят бочки на Брежнева: «Звезд навешал, совесть потерял, героем войны себе выставил».
Пусть лучше катят бочки на своего обожаемого сатрапа: он привел брежневых вместо расстрелянных ленинцев, с него, со Сталина, и спрос. Не зря именно Брежнев стал во главе заговора против Хрущева: смерть «лучшего друга советских физкультурников, детей, пожарных и ученых» выбросила Брежнева в 1953 году и из Президиума ЦК КПСС, и из секретарей ЦК... «Отправили на низовку» — начальником политуправления флота. Как же он о Сталине, бедолага, скорбел! Как же он ненавидел Никиту, осмелившегося поднять руку на Великого Отца!
Помню, как Фурцева, выслушав меня, вздохнула:
— Идея прекрасная, помогу, чем могу... Теперь мне легче помогать. — Она встала из-за стола, отошла к окну, выходившему на улицу Куйбышева, поманила меня к себе пальцем и, понизив голос, прошептала: — Когда я была там, — Екатерина Алексеевна подняла глаза к потолку, — сердце атрофировалось, только холодная логика: «кому понравится, что подумают, кто возразит», постоянная балансировка, как на канате... Мне теперь легче помогать, — еще тише повторила она, — хоть часть грехов простится за это старание, — грустно улыбнувшись, заключила она. — Давайте попробуем.
Попробовали.
Ничего не вышло.
А ведь этот обмен экспозициями, — по нашему с Хуаном Гарригесом замыслу, — должен был стать первым шагом на пути к созданию «Общества культурных связей Испания—СССР» в условиях франкизма!
А сколько Хуан делал для нас?! Скольких советских принимал в Мадриде?! Особенно после того, как я пригласил его с отцом, Дон Антонио, в Советский Союз и мы совершили удивительное путешествие по Ставрополю, Армении, Подмосковью...
Мы летели над безбрежными полями Кубани на вертолете; мой добрый друг Леонид Поздняков, работавший в ту пору заместителем председателя крайисполкома, договорился с сельскохозяйственной авиацией, и мы показали испанским гостям этот удивительный край с воздуха; подняли их пешком к Приэльбрусью, завезли и в крошечную избушку — без электричества, на берегу тихой реки, к пасечнику, угощавшему нас каким-то совершенно сказочным медом (я потом часто вспоминал новеллу Солоухина про то, что и в деревне-то настоящего меда не осталось: всюду по-жульнически пчел сахаром кормят; в Ставрополье был именно тот, несахарный мед, целебный, напоенный запахом трав); шофер «газика» отвел меня в сторону: «Нельзя здесь испанцев на ночь оставлять, неудобно». — «Почему?» — «До ветру надо к тыну бегать, стыдно, как дикие, опозорят в буржуазной прессе».