Вы спрашиваете, ну и кто ездил в Урминге? Сейчас узнаете! Ну… Юханссоны, например, если уж надо обязательно называть имена. Потому что Марта Юханссон — она ведь была урождённая Маттссон. Маттссоны здесь испокон веку живут, а Марта из их семьи, из Маттссонов. Она просто вышла за Юханссоновского мальчишку, за Буссе. Разве вы не в курсе? Ну и уехала из Урминге в Свининге, насовсем уехала, но о своих не забыла. Не такой она человек, чтобы забывать! В Урминге родилась — значит, наша, урминговская. Вот она по выходным и ездила к своим, проверить, что там у них и как.
Вот такие вот дела. Ещё этот парень ездил, этот Эрикссон, который за Лизой ухаживал. Лизой из дома Ларссонов. Ездил-ездил, а потом и не женился. И так бы и пропала она, с ребёнком-то. Она не виновата, не мог же у неё ребёнок просто так появиться, из воздуха. Так не бывает. Вон телята родятся, и то обязательно бык нужен. А если поросята, то хряк. Это всё парень тот, из другой деревни, Эрикссон, чёрт бы его подрал. А потому что он не местный! Понаехали тут на новом этом метро! Вот в мои времена никакого метра не было, так и внебрачных детей тоже не было. Лиза кричит: «В омут брошусь!» Ну, в тот, который рядом с Етинге. А пастор ей и сказал, что это не дело и такого у нас отродясь не бывало.
Внебрачный ребёнок или брачный, а надо свой крест нести и Езуса нашего Кристуса не гневить. А тут и появился тот, другой, который из Свининге, Янссона сын. А в Свининге они там все порядочные, не в пример этому Эрикссону. Он Лизу давно любил и сразу женился, а она потом всё равно померла, а он остался с семерыми детьми, и все не от него. Это потому, что не наша деревня, а на метро все приезжают, кому не лень. А Урминге, между прочим, не резиновая!
Или вот ещё, в пятьдесят седьмом дело было: приезжали к нам сюда кино снимать. Тоже на метро на этом ездили. А самая главная актриса — не то что на метро, а прям на самолёте из самой Америки прилетела! Во до чего дожили. Эти голливудщики понаедут, всю траву тут повытопчут, сигаретами своими воздух нам испортят, а потом раз — и обратно в Америку. Только их и видели. Эта американка такая была красавица! Грудь — во такая! Глазищи — в пол-лица. Белые волосы до пояса, и ноги такие, что убиться можно. Короче, на Биргитту нашу похожа. Ага, на Биргитту-доярку, на придурошную, которую замуж никто не взял. Эта актриса была сильно богатая, она там, у себя в Америке, была миллионеркой. Нос зажала и говорит: «Ах-ах, как здесь дурно пахнет. Чем это?» А рядом Ула оказался, Нильсов сын, ну рыжий, толстый такой детина, не помните, что ли! Он и отвечает: «Так известно чем. Навозом». Актриса — раз! — в обморок упала. Еле откачали. Киношники велели всё вокруг духами побрызгать, А она пришла в себя и говорит: «Никогда я не видела такого красивого мужчину, как этот златоволосый крестьянин. Хочу тотчас же на нём жениться!» И выдали нашего Улу за американскую актрису, он потом уехал с ней в Америку и стал миллионером. Мне подарок прислал — банку гуталина, ботинки чистить.
А киношники эти из города ездили каждый день, столько от них было шуму. Сломали мне жердь в заборе, черти адские. А на жерди был горшок надет, сушился, так и его тоже кокнули. А режиссёр их — адский чёрт — попросил у меня взаймы двадцать крон, но я не дал, и тогда он обозвал меня свиньёй. А я не стерпел, я вообще на расправу скор, и говорю: «Свинья — это ты сам и есть». То есть мне ломают заборы и бьют горшки, а я же ещё и свинья!
А тут, смотрю, кинооператор с бородкой по улице бежит, а за ним — Крилле, рукой портки держит. Добежал, выхватил жердь из моего забора (уже вторую!) и как начал этого оператора по спине бить! Он, говорит, меня подкараулил, когда я купался в омуте, хотел на камеру заснять. Мол, очень уж у вас формы античные, такие теперь редко встретишь. А в городе и совсем нет никаких форм. Ну, Крилле его сперва кулаком отоварил, а потом жердью (моей!). Чтобы не смел на камеру снимать и в кинотеатре показывать. Оператор кричит: «Я только для личного просмотра!» Ага, знаем мы, какой у вас личный просмотр.
Крилле, конечно, красивый крестьянин, и у него действительно очень большая и круглая задница, только вот я ж, к примеру, никогда его не снимаю на камеру. Хоть у меня дома это добро и имеется. Я, может, тоже мог бы снять античное кино по мотивам жизни в Свиняткино. Но я знаю меру! Для шведа главное — это всему знать меру. Я ору: «Так его! Наподдай этому городскому!» Тут оператор суёт нам по сто крон и умоляет не убивать. Ну, мы что, мы люди незлобливые. На те сто крон мы потом напились аквавита, и я потерял по дороге сапог. А не будь этого чёртова метра, и всё бы в целости осталось: и сапоги, и забор.