— Какая у вас в НИИРИКе норма пробега для испытательных машин в сутки? — поинтересовался Бушуев.
— Пятьсот километров, — ответил Хлебников.
— Стало быть, езды на полгода, — сделал вывод Бушуев. — Потом еще полгода будете дискутировать, научную базу подводить. А нам что? Выпускать все это время незащищенную резину? Так, что ли?
В трубке долго ничего не было слышно, потом Хлебников деловито осведомился:
— Значит, все вы там действуете вопреки распоряжению директора!
— Именно все! Все исследователи! — Набрав полную грудь воздуха, словно собирался нырнуть в неизведанную глубину, Бушуев дерзостно присовокупил: — И ваш покорный слуга, кстати, тоже!
На эту тираду ответа не последовало — Хлебников положил трубку.
В кабинете воцарилось настороженное молчание. От молодого, еще не оперившегося главного инженера никто не ожидал такого мужественного поступка и никто не мог поручиться, что он тут же не пожалеет о содеянном.
— Ну, теперь заварится каша… — предрек наученный жизнью Целин.
Бушуев оглядел соратников с видом победителя.
— Что ж, будем варить, пока не разварится!
Все сообща долго еще рассуждали о том, каким образом уломали в Москве Алексея Алексеевича, бескомпромиссного, твердого, никогда не сдававшего собственных позиций, взвесили, подвела ли директора их настойчивость или, наоборот, сослужила полезную службу, и гурьбой вывалились из кабинета, направляясь в помещение, отведенное для общественного института рабочих-исследователей, в ту самую комнату, которая была свидетельницей стольких вспышек, стольких горячих перепалок и бесконечных споров, в которых рождался новый препарат. Посовещавшись еще немного, пошли в резиносмесилку поднимать настроение остальным рабочим.
Целину очень хотелось побыть в одиночестве. Не так часто удавалось ему это. Его постоянно осаждали исследователи, а последнее время не было отбоя и от посланцев с разных заводов. Одни приезжали с намерением перенять опыт, другие — убедиться, что институт рабочих-исследователей — всего-навсего шумовой номер, разрекламированная организация и можно не отягчать себя излишними заботами, не затевать столь хлопотливое дело.
Невеселые думы овладели Целиным. У него было такое ощущение, будто висит он на тонкой веревочке, которая вот-вот оборвется, и он рухнет, да так, что больше не поднимется. Многоопытный и много битый, он лучше других понимал, что грозит Брянцеву. А без Брянцева и институт отомрет — как же, не оправдал себя! — и все поисковые работы канут в Лету.
ГЛАВА 6
Изобретательством Илья Михайлович Целин заболел давно, с первых дней своей работы на Ленинградском заводе «Красный треугольник». Попав в технический отдел, молодой инженер, к неудовольствию начальства, не стал копаться в бумагах, а целыми днями пропадал в цехах.
Еще в студенческие годы, на производственной практике у него родилась интереснейшая идея, которой долго не смел поделиться, дабы не вызвать глумливого смешка скептиков. Со временем эта идея захватила его целиком.
В начале тридцатых годов автомобильные шины собирали по слоям на надутой резиновой камере, укрепленной на вращающемся кронштейне — «журавлике». Тяжелый, трудоемкий и весьма примитивный способ. Подбирали для этой работы «дядьков» роста огромного, силы медвежьей, каждый делал за смену три, три с половиной покрышки — норма по тому времени высокая. Через десяток лет такой верзила получал искривление позвоночника и вынужден был перейти на легкую работу.
Техническая идея Целина была на удивление проста: собирать шину в виде широкого кольца на плоском барабане и, уже сняв со станка, придавать ей нужную форму. Удобно и просто. Но именно эта простота отпугивала специалистов, когда Целин заикался о таком методе сборки.
Набравшись смелости, он решил обратиться к своему непосредственному начальнику. Выслушав инженера, тот долго изучающе рассматривал его сквозь толстые стекла очков и наконец изрек:
— Я был лучшего мнения о ваших умственных способностях, товарищ Целин, возможно, потому, что пока чуши от вас не слышал. Заберите свои прожекты на память. Будете настаивать — поставлю на обсуждение, но в таком случае приготовьтесь к серьезным баталиям и, очень может быть, ко всеобщему осмеянию.