— Ясное дело, шины обходятся дороже.
Алексей Алексееевич разочарованно вздохнул: редкий случай, розыгрыш не удался. Обычно шоферы ошибаются с ответом.
Дорога от Алушты до Ялты была Брянцеву незнакома. Он ездил старой дорогой, извилистой и узкой. От крутых поворотов, от резких спусков и подъемов, от возможности столкнуться со встречной машиной или даже сорваться с кручи его, бывало, охватывал холодок.
Новое шоссе, широкое, с плавными поворотами, не понравилось Алексею Алексеевичу. Оно было спокойное, обычное, в некоторых местах уходило от берега и прятало море.
Вот, наконец, из-за поворота показалось неповторимое по своей живописности полукружье Ялты. Не дав рассмотреть себя, исчезло за поворотом и вынырнуло, теперь уже надолго.
Шофер остановился на площади у автобусной станции.
Спустились к морскому вокзалу, пошли мимо гостиницы с заросшими цветами и зеленью балконами.
— Только десять, — брызжущим радостью голосом отметила Леля. — Целый день у нас впереди. Целый божий день!
Необыкновенно красивой показалась Алексею Алексеевичу Ялта. Он был здесь лет десять назад. Был один, скучал, и это окрашивало все впечатления в серые тона. Скучным, к несчастью, оказался и сосед по комнате, нывший и брюзжавший по любому поводу, и соседки по столу — они портили настроение бесконечными разговорами о болезнях, процедурах, режиме и методах лечения.
И вот Ялта словно повернулась к нему другой стороной, как повернулся в свое время Новочеркасск. Значит, восприятие зависит не только от того, что ты видишь, но и от того, с кем видишь. Рядом была Леля, Еленка, и, хотя она ничем не выражала своего восторга, он чувствовал, что ее все здесь восхищает, и смотрел на город ее глазами. Помогали и ее руки. Нет-нет и дрогнут пальцы, легко дрогнут, едва ощутимо, но он улавливал малейшее их движение. Налетела волна на гранит набережной, взмыла вверх, рассыпалась на мельчайшие брызги, каждая из которых засверкала радужными цветами в лучах солнца, — и пальцы тотчас же откликнулись, раскинулся перед ними розарий, поражающий глаз множеством красок и оттенков, — откликнулись снова. Сам, пожалуй, прошел бы мимо всего этого великолепия, не прочувствовав его, а вот с Лелей смотрит и не насмотрится…
Постепенно им овладело то состояние, какое неизменно возникало при встрече с Лелей: ничего не нужно и никто не нужен, кроме нее. Вот так бы идти и идти по набережной, рука в руке, ощущая вздрагивания ее пальцев, тепло кожи, смотреть на море и упиваться блаженным покоем.
— А все-таки нет счастья без досуга, — подвела итог каким-то своим думам Леля.
— Для меня нет счастья без поисков, без борьбы и… без моей любимой.
— Вот так… Поставил на последнее место.
— Не на последнее — на завершающее. А по-твоему, Ленок, что такое счастье?
— Оно у каждого свое. Для большинства — это, конечно же, любимое дело. А для меня еще ты. Но не на день, не на ночь, а навсегда. Я с ужасом думаю о той минуте, когда мираж кончится. Но не будем, Лека, портить день… Посмотри, посмотри, какая волна!
Волна была на самом деле необыкновенная. Ударившись о гранит, она взмыла вверх, но не рассыпалась, не рухнула, а помчалась во весь свой исполинский рост вдоль набережной, разбрасывая каскады брызг, постепенно оседая.
В саду при «Ореанде» выпили массандровского муската, поели чебуреков и опять, испытывая чуть ли не детское блаженство, пошли бродить по Ялте. Прошлое не только овладело ими, но и окрасилось новым смыслом. Леля иногда заходила в магазины, что-то высматривала, и тогда Алексей Алексеевич терпеливо ждал ее на улице.
Из книжного магазина она вышла сияющая — купила прекрасно иллюстрированный последний экземпляр чеховской «Дамы с собачкой».
— Моя мама перестаралась, развивая у меня вкус к литературе, — заговорила Леля, прижимая книгу к себе. — С самых ранних лет пичкала меня классиками. Всего Гоголя, всего Пушкина, всего Тургенева. Позже я к ним не возвращалась — была уверена, что, если знаешь сюжет, перечитывать скучно и незачем. Так у меня создалось мнимое знание классиков. Это все равно что в тумане мнимая видимость. Дорога будто и видна, а нет-нет и вырастет перед тобой что-то неожиданное. А возьму сейчас уже читанное — и открываю для себя произведение заново. Вообще я читатель посредственный, но не люблю посредственных книг. Вот Флобер…
— Флобера предпочитают эстеты.
— Это не так уж плохо. У эстетов неограниченные возможности наслаждения. Кстати, тебе известно, что незадолго до смерти академик Павлов начал разрабатывать учение об эстетотерапии?