— Желаю, чтоб все прочие твои желания исполнялись так же быстро.
— Эгоист ты, Лешка. Законченный. Ведь все мои желания вертятся вокруг тебя.
И тут Алексей Алексеевич заметил человека, украдкой фотографировавшего их. «Ну и пусть, — решил он, не придав этому никакого значения. — Мало ли охотников снимать уличные сцены».
Леля привыкла к знакам внимания, оказываемым Алексеем, но эффектный букет доставил ей истинную радость. На лице заиграла улыбка, походка стала упругой, осанка горделивой, и вся она как-то помолодела.
Шли под обстрелом взглядов гуляющих. Леле доставляло тщеславное удовольствие читать в глазах восхищение, любопытство и даже зависть. Может, букет привлекал внимание? Но на набережной в цветах недостатка нет. Стало быть, они. А почему бы и нет? Очень уж гармоничная пара, хотя эта гармония контрастов. Он — крупный, крепко сколоченный, смуглый, она — невысокая стройная женщина с копной светлых искрящихся волос, с ясными серо-голубыми глазами.
— Куда пойдем ужинать? — спросил Алексей Алексеевич.
Он не так хотел есть, как вырваться из толпы, беззазорно разглядывавшей их.
Поднялись на второй этаж ресторана — привлек полотняный полог над головами, создававший иллюзию прохлады, и открытая терраса с видом на море.
Вечерело. И небо и море гасли, меняли краски. По воде, как по остывающему металлу, скользили «цвета побежалости» — фиолетовый, синий, багряный, розовый. Даже чайки меняли свою окраску. В полосе тени они выглядели обычно, а попадая в зону, доступную солнечным лучам, мгновенно перекрашивались, становились розовыми и розовыми уходили вдаль.
Леля первая заметила эту метаморфозу и не могла отвести глаз от моря. Когда стая чаек, встревоженная мчащимся на них катером, взмыла вверх, она схватила Алексея Алексеевича за руку, и он успел увидеть, как чайки залпом вспыхнули и тотчас погасли, снова уйдя в тень.
Потеряв сразу интерес к морю, Леля повернулась к Алексею Алексеевичу, сказала напевно:
— Ну что, снова обратимся к классике?
Она закрыла глаза, перелистала страницы и наугад ткнула пальцем в какую-то строчку. Взглянула, заколебалась и с явным усилием стала читать, оборвав улыбку:
— «Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья; им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат… Точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих».
Замолчав, Леля наклонила голову над книгой, будто всматривалась в текст, а на самом деле для того, чтобы скрыть прорвавшиеся наружу слезы.
Оркестр играл что-то заунывно-тягучее, нагнетая тоску, ресторан заполнялся людьми.
Ели молча. Алексей Алексеевич любовно оглядывал Лелю затуманенным взглядом. Фотографии, которые он хранил у себя в кабинете в сейфе, не передавали всего очарования ее лица. Всякий раз он находил в нем новое, неожиданное, непознанное и всякий раз убеждался, что оно лучше, значимее, чем представляет себе, когда они бывали в разлуке. С грустью подумал о том, как виноват перед Лелей. Припав к ее уху, убежденно проговорил:
— У нас с тобой все иначе, Ленок. У нас все впереди…
— Будет иначе, — поправила Леля. — А пока… Да и впереди, если говорить начистоту… Немного, Алеша, нам осталось.
ГЛАВА 29
К Брянцеву долго не приходил сон. Совсем неподалеку, через несколько комнат, находилась Леля, и все мысли были с нею, тянуло к ней.
Но ослушаться он не решался — прощаясь, Леля попросила не нарушать «правил внутреннего распорядка гостиницы». Не давали покоя и соседи по общей комнате, в которой его поместили из-за отсутствия свободных мест.
Сосед слева ворочался так, словно его поджаривали на сковородке, — десять оборотов в минуту, сосед справа лежал неподвижно на спине, но чудовищно храпел. Это был мастер художественного храпа. Что только не выделывал он своим горлом! Шипел, как змея, рычал, как лев, свистел, как дрозд, булькал, как тонущий, стонал, как умирающий. В конце концов у Алексея Алексеевича иссякло терпение, и он лягнул соседа ногой в бок. Тот на секунду затих, а потом разразился такими звуками, которые уже ни с чем сравнить было невозможно.