— Я тут одну шину запустил на стендовые испытания. На принципиально новой основе, — с загадочной миной произнес он.
— Без резины, что ли? — язвительно поддел Брянцев, раздраженный целиновской медлительностью.
Илья Михайлович сразу помрачнел.
— Ну, ну, — подбодрил его Брянцев.
Не очень хотелось Целину раскрывать все свои карты до завершения эксперимента, а теперь, когда он натолкнулся на холодный прием, и вовсе расхотелось.
— Секретничаете все, — снова уколол его Брянцев. — Дорого нам обошлись ваши секреты, Илья Михайлович. Ярославцы давно испытали бы ИРИС-1, если бы знали его состав.
Упреки подобного рода Целин выслушивал от Брянцева не раз, и они изрядно надоели ему.
— Хватит шпынять меня одним и тем же, если больше шпынять нечем! — огрызнулся он, исторгнув из-под бровей две молнии. — Стоит только рассекретить — заграница мигом уворует! Они там ушлые, не то что наши недотепы. Мимо самородка пройдут и нагнуться не соизволят, ногой оттолкнут.
— Ладно. Хватит философии. Ближе к делу.
— Мы с Кристичем втихаря одну опытную шину изготовили, — уже миролюбиво продолжал Целин. — Но состав держим в секрете, пока не запатентуем. На стенд поставили. Сколько обычно на стенде держатся шины? Пять-шесть суток? А наша — десять!
— Что-о?
— Десять! — Целин был несказанно доволен произведенным эффектом. — И еще не думает разрушаться.
— В таком случае, зачем я вам нужен?
— На испытателей цыкнуть надо. Взбунтовались. Снимай, говорят, свое чертово колесо! У них ведь план, в штуках. Пора третью ставить, а эта все катается! — Целин заливисто рассмеялся.
Брянцев выполнил просьбу. Позвонил испытателям по телефону, сказал несколько увесистых слов, и Целин ушел успокоенный.
Чуть позже появился Василий Афанасьевич, принес то самое письмо от Лели, которое Брянцев не чаял получить.
Короткое письмо, но нежное и бодрое. Нежности поверил, в бодрости усомнился. В письмах Леля умела бодриться. В конце трогательная приписка: «Прости, что испортила встречу. Сдали нервы».
Алексей Алексеевич долго вышагивал по кабинету. Сколько раз представлял он себе разговор с женой, представлял со всеми возможными подробностями, с вопросами и ответами, со слезами и утешениями, порой настолько реально, словно разговор этот уже состоялся. И все же в те минуты, когда он думал о будущем объяснении, то внутренне холодел. Как переживет Таисия разрыв, как воспримет потерю привилегий, которые дает положение жены директора, чем заполнит свою жизнь? И не ляжет ли этот поступок на его совесть таким тяжелым грузом, что омрачит счастье с Лелей?
Как на грех, Таисия Устиновна день ото дня становилась все внимательнее, заботливее, предупредительнее. Даже в голосе ее, низком, грубоватом, все чаще прорезывались ласковые нотки. На нее не за что было даже рассердиться, и Алексею Алексеевичу становилось тяжко при мысли, что в конце концов придется сразить ее беспощадным сообщением.
Заводить этот разговор загодя, до того, как представится реальная возможность положить конец их отношениям, было ни к чему — совместная жизнь в одной комнате стала бы тогда обоюдной пыткой, — но и тянуть эту лямку было не менее мучительно. Спасало только то, что виделись они очень мало — утром, когда он торопился на работу, да поздно вечером, когда возвращался домой. Даже в воскресенье они не оставались подолгу вдвоем. Алексей Алексеевич часто без особой надобности уходил проверять, как идет ремонт агрегатов, присутствовал при запуске цехов в ночь на понедельник.
Однажды, когда он возвращался домой позже обычного — было уже за двенадцать ночи, шофер, человек в общем-то достаточно тактичный, ошеломил неожиданным вопросом:
— У вас эта, что в Москве, как: просто для приятного времяпровождения или… с расчетом на будущее?
Брянцева повело от столь беспощадной прямолинейности. От Василия Афанасьевича он такого не ожидал и потому не сразу нашелся, что сказать. Полюбопытствовал только:
— А почему вас это беспокоит?
— Да так, по-человечески, — уклончиво ответил Василий Афанасьевич и добавил уже определеннее: — Нельзя без конца меж двух берегов плавать. Надо к какому-то одному причаливать…
«Глас народа — глас божий, — мысленно произнес Брянцев. — Давно пора».
Василий Афанасьевич долго ждал, что же в конце концов ответит ему шеф, но так и не дождался.
— Знаете что, Алексей Алексеевич, подберите себе кого другого письма получать, — сердито сказал Василий Афанасьевич и тут же, устыдившись несвойственной ему резкости, добавил в оправдание: — Кто-то пронюхал, что я для вас письма получаю. Не хотелось говорить, но… Одно письмо выдернули.