— Как это — выдернули? Откуда его могли выдернуть? Что-то тут…
— А вот представьте себе. Мне девушка на почте сказала, что выдала по доверенности какому-то Харахардину.
— Ха-ра-хардину? Кто он такой? — Брянцев не на шутку встревожился. — А когда это было?
— Кто такой — не знаю, а когда? Незадолго до вашей рекогносцировки в Симферополь.
Брянцев чертыхнулся. Вот, значит, что случилось с письмом, в котором Леля сообщала о переходе в другой институт и звала его хоть на день в Симферополь. Мучительно было думать, что кто-то чужой читал письмо и что сделано это неспроста, не из пустого любопытства. Что-то тут крылось. Но что?
Дома — опять неожиданность: празднично накрытый стол. Салат, марокканские сардины, морской гребешок, пухлый пирог с капустой, любимое его кушанье, графинчик с водкой, настоянной на апельсиновых корочках, бутылка вина. А в центре стола — астры.
— Именинник ведь ты сегодня, Алеша, — ответила Таисия Устиновна на вопрошающий взгляд и заулыбалась, довольная тем, что приятно поразила мужа.
Такая внимательность была для Алексея Алексеевича внове. Никогда его день рождения не отмечался, и только отец, бывало, напоминал о нем поздравительными телеграммами, если не забывал.
Но более всего удивила бутылка вина. Жена вино никогда не покупала, потому что в сортах не разбиралась, это делал он сам. Повернул бутылку к себе, чтобы разглядеть марку. Раздорское, розлива новочеркасских подвалов.
Не знала Таисия Устиновна, какую бурю в душе мужа вызвало это вино. Алексей Алексеевич налил бокал, посмотрел на свет, оценил прозрачность, отхлебнул глоток, как это делают опытные дегустаторы. То самое натуральное слабенькое терпкое вино с тонким букетом, которое когда-то понравилось Леле, и в голове завертелся хаос из обрывков воспоминаний, далеких и близких, вызван такую сумятицу чувств, что за несколько мгновений он испытал и злость на себя, и стыд перед Лелей, и боль за Таисию. Но острее всего было отчаяние от мысли, что вот так, все откладывая и откладывая объяснение с женой, выбирая удобный момент для разрыва, истощит душевные силы и не сможет сделать решительного шага.
Не размышляя более, не взвешивая, не колеблясь, он произнес те самые слова, которые давно собирался произнести, и удивился тому, как легко они дались:
— Тася, нам придется расстаться. Я… Не могу я больше жить с тобой…
Лицо Таисии Устиновны напряглось и окаменело, в складках губ, в ямке подбородка проступила и залегла бледность. Она уставилась на мужа, но глаза ее ничего не выражали и, казалось, ничего не видели. Алексею Алексеевичу стало не по себе. Он ждал вспышки гнева, слез, упреков, но только не этого страшного оцепенения, когда не поймешь, что думает человек и что предпримет в следующее мгновение.
Таисия Устиновна пошевелила губами, пытаясь что-то сказать, но безуспешно — только какие-то звуки, похожие на клекот, вырвались у нее. Прижала руку к груди.
— Как же так?.. За что… мне такое?..
Вот к этому вопросу Алексей Алексеевич готов не был. К любому другому, но не к этому. Действительно ведь: за что? Она не изменилась, нет, она оставалась такой, какой была, элементарной, меркантильной, незадачливой, всецело обеспокоенной только домашними заботами — вкусной едой, чистотой да порядком в доме. И в развитии своем она застряла где-то на шестнадцати годах и продолжала пребывать в этом блаженном возрасте. В ту пору, когда сам был юнцом, ее инфантильность умиляла, а с годами стала вызывать раздражение и отстранять. Раздражали и ее грубость, резкость, категоричность и апломб, с которым изрекала прописные истины. Пытался увещевать, наставлять — какое там! Всякое замечание вызывало у Таисии Устиновны отрицательную реакцию и лишь распаляло ее.
— Чужие мы с тобой… — только и смог произнести он.
— Это ты очужел…
Алексей Алексеевич потупился. Возражать против правды было трудно, но и брать всю вину на себя не хотелось.
— Мы всегда были чужими, — повторил он, подавив глубокий вздох. — Разве у нас с тобой семья? Нет, Тася, нет. Жалкое подобие семьи, нелепое тягостное сосуществование, надолго затянувшаяся принудиловка. Жизнь кощунственно, зло подшутила над нами. И хватит тянуть эту обоюдную лямку.
Таисия Устиновна поводила по комнате тоскливым, потерянным взглядом, не зная, как вести себя, что говорить, и наконец:
— Об этом надо было думать раньше… Это надо было делать раньше… А теперь… Что мне теперь?.. — Глаза Таисии Устиновны все еще смотрели отсутствующе, незряче.