Много новых друзей приобрел сегодня секретарь горкома. Обрушился бы он на Брянцева или, наоборот, безоговорочно согласился бы с ним — и то, и другое вызвало бы у людей внутренний протест. Но он все разложил по полочкам. Что у Брянцева плохо — за это следует пробрать, что хорошо — взять на вооружение.
В перерыве к Брянцеву подошел Гапочка. Поняв, что стрела, выпущенная им, пролетела мимо цели и что Брянцев все-таки остался на коне, Гапочка решил повиниться.
— Ты не сердись на меня, Алексей, Алексеевич, — проговорил, он заискивающе. — Это я для оживления, чтоб не сказали, будто на шинном критика зажата.
Гапочка был в обычной своей роли — не мог удержаться от обвинения в чей-либо адрес, даже понимая, что обвинения эти несправедливы, и тем самым блеснуть своей удалью — вот, мол, какой я независимый в своих суждениях и смелый. Но смелым он был лишь на людях. Потом, при встрече один на один, он юлил, вилял и всячески старался загладить свою вину.
Брянцев ценил Гапочку как работника, педантичного, напористого, дельного, а как человека не терпел.
— Для оживления аудитории я тоже мог бы, Савелий Никифорович, кое-что рассказать о вас, причем ничего не преувеличивая, чем погрешили вы, — ответил Брянцев. — Хотя бы о том, как старательно мешали вы рабочим-исследователям. Только к шутовским приемам я не прибегаю — щажу авторитет людей, с которыми работаю. Кто вас за язык тянул? Вы прекрасно знаете, что принимали мы эти агрегаты в закрытых ящиках, как кота в мешке, согласно документации, и иначе поступать не могли.
Виновато изгорбившись, Гапочка выдавил из себя заискивающую улыбку.
— Обиделись, Алексей Алексеевич?
— А почему бы и нет? Лягнул бы справедливо — другое дело. Но для чего так, потехи ради? Нехай-де и он мое копыто знает.
Гапочка не ожидал, что извинение его не будет принято. Потоптавшись от неловкости, он собрался было ретироваться, но тут как из-под земли перед ним вырос Саша Кристич и с места в карьер:
— Знаете, как вас за глаза называют?
— Не интересуюсь! — неприязненно бросил Гапочка, распушив усы.
— Королем пустословия.
Похожая на гримасу улыбка тронула на мгновение губы Гапочки, и оттого было особенно неожиданно, когда он гаркнул во всю глотку:
— Ты как смеешь, сморчок!
Кристич прикинулся простачком.
— Не я смею, Савелий Никифорович, — люди говорят, окаянные, что сегодня вы это в полную меру доказали. — И сбросил дурашливый тон: — О своих просчетах порассказали бы. Так ведь ни звука. Как язык проглотили. А их у вас…
— Ладно, в цехе договорим! — угрожающе процедил Гапочка.
После перерыва в зале появился Карыгин. Появился, когда уже все были на местах. Он важно прошествовал по проходу к сцене, горделиво неся убеленную сединой голову, отмечая каждый шаг стуком палки, и уселся в первом ряду, где было много свободных мест.
Огласили список рекомендованных в состав районного комитета партии. Председатель спросил, есть ли отводы. Брянцев встал и сделал себе самоотвод.
Из зала потребовали объяснить причину.
Алексей Алексеевич слегка растерялся. Что мог он объяснить? Что он расходится с женой? Что лучше останется рядовым членом партии, но не бросит тень на состав райкома? И он сказал самые ординарные слова, которые говорят люди, не желающие мотивировать свой отвод:
— Чувствую себя неподготовленным.
Едва он опустился на стул, тем самым дав понять, что никакие другие объяснения засим не последуют, как поднялся Карыгин.
— Я очень уважаю Алексея Алексеевича Брянцева за ряд несомненных достоинств, которыми обладает, — начал он густым, нарочито приглушенным голосом, заставившим повернуть к нему головы. — И я лично всячески поддерживал его авторитет хозяйственника. Идеальных руководителей нет, и оценивать их надо, в зависимости от того, что в них преобладает — плюсы или минусы. Признаюсь, я через силу пришел на это собрание — нога разболелась.
«Опять куда-то гнет», — решил Брянцев и пожалел о том, что, выступая, не отдал должного «заслугам» Карыгина, дабы пресечь возможные выпады с его стороны.
— Пожалуйста, поменьше о себе и своей ноге, — нарушая прерогативы председателя собрания, предупредил Тулупов.