— Илья Михайлович, скажите, в чем причина жизнеспособности «чертова колеса»?
— О, это целая эпопея! — с ходу, как хорошо отрегулированный мотор, включился повеселевший Целин. — Собрался как-то в институте после работы народ. Завязалась беседа о том о сем — не только о резине говорят наши умники, возникают и приватные разговоры. На сей раз пустились в рассуждения о совершенстве творчества природы. Вы видели микрофотографию острия иглы и жала осы?
— Нет, не пришлось.
— Острые иглы при сильном увеличении — это, по существу, плохо затесанное бревно, а жало — совершенное, идеальное острие. — Рассказ Целина дополняли энергичные движения рук. — Так вот о творчестве природы. Стали сравнивать характер деятельности электронно-вычислительных машин и мозга. Природа оказалась куда совершеннее, чем изделие рук человеческих. В машине миллионы запоминающих устройств, а в мозгу свыше десяти миллиардов клеток. Потом Саша Кристич принялся разбирать устройство более простой части нашего органа — коленного сустава: почему он так свободно двигается? Ни трения не испытывает, ни перегрева. Да потому, что между суставами находится органическая смазка. А знаете, по какой причине велосипедные гонщики чаще всего сходят с трассы? — Глаза Целина, прижмуренные от солнца, стали ребячье-озорными в оживившееся лицо сразу помолодело.
— Не интересовался, — буркнул Брянцев, раздосадованный долгим подступом к сути.
— Не из-за сердца и не из-за того, что устают мышцы. Исчезает смазка.
— В велосипеде? — хохотнул Брянцев, дабы вызвать досаду у собеседника.
— В коленных суставах! — вскинулся Целин, бросив на Брянцева обескураженный взгляд. — Это и навело нас на некоторые мысли, — помягчел он, заметив скользнувшую на губах у Брянцева благодушную улыбку. — Занялись мы с Кристичем вопросами трения в технике и в биологии и решили кое-что позаимствовать у природы. Короче — улучшить межмолекулярную смазку.
Брянцев с доброй завистью посмотрел на Целина. Рядовой, неброской внешности человек, замученный, изрядно издерганный, но неуемной подвижнической породы, фанатически преданный своему человеческому и гражданскому долгу, не мыслящий себя вне больших дел, выдвигаемых временем, не ведающий отступлений, — только и знает, что нащупывает, выверяет, предлагает, внедряет.
— Ее, конечно, долго дорабатывать придется, подыскивая оптимальный состав резины, — оживленно продолжал Илья Михайлович, — но направление поиска определено, и это главное. Ребята сейчас из кожи лезут вон — нашли задачу, решение которой сулит значительный эффект.
Целин замолчал. Молчал и Брянцев. Он думал о том, что, где бы он ни работал, кем бы ни работал, он постоянно должен побуждать у людей жажду творчества. Даже не во имя технического прогресса. Во имя прогресса личностных, духовных качеств. Ибо без этого прогресса не может быть достойного будущего. Ни у человека, ни у человечества. По счастью, природа наделила его способностью выявлять людей одаренных, и его призвание — помогать им, идти рядом с ними в бой за новое, которое хоть и не сразу, хоть с трудом, но все же опрокидывает старое, отжившее, рутинное.
— А почему вы не интересуетесь результатами моей поездки? — как бы ненароком спросил Целин.
— О, простите, Илья Михайлович, выскользнуло из головы, — смутился Брянцев. — Я ведь, честно говоря, сонный. Полночи телефонил.
Целин раскрыл свою заветную папку. Он терпеть не мог портфелей. Предрассудки живучи, а у него с комсомольских времен антипатия к портфелям — считал их неотъемлемым атрибутом закостенелых бюрократов, — и, хотя портфель давно уже стал предметом первой необходимости для всякого должностного лица, постоянно ходил с заурядной картонной папкой. Даже подаренный к пятидесятилетию портфель с трогательной монограммой «От рабочих-исследователей» стеснялся носить. Спрятал его в шкаф, показывал, как дорогую реликвию, а своему обыкновению не изменял. Только менял папки, когда они принимали совсем уж непрезентабельный вид.
— На Днепропетровском шинном наши антистарители не испытывали, — рассказывал Целин. — Там продолжают работать на импортных материалах и утверждают, что от добра добра не ищут. Вот когда их прижмут, уверен — возьмутся.
— Блестящее начало, — иронически отозвался помрачневший Брянцев.