Удивительным сходством наделяет порой людей природа. Супруги Брянцевы были похожи друг на друга, как брат и сестра. Некоторые даже злословили: похожи, как два брата. И в этом была доля правды. Оба высокие, крепко сколоченные, у обоих большие лбы, широко расставленные глаза, упрямые подбородки. И разлет бровей одинаковый — щедрый, смелый. Как сумела природа вылепить два таких схожих лица, мужское и женское, непонятно, но сделала она это довольно искусно и, надо сказать, ни к чему. Все, что шло Алексею Алексеевичу, совершенно не шло Таисии Устиновне. И если внешний облик Алексея Алексеевича соответствовал его характеру, то жестковатая внешность Таисии Устиновны обманывала. Человеком она была приветливым, радушным, на редкость гостеприимным. Оттого и повелось, что и под Новый год, и вообще в праздничные дни собирались у Брянцевых. Так было, когда Алексей Алексеевич работал мастером, потом начальником цеха, не изменилось и после того, как назначили его директором завода. Тяготы гостеприимства Таисия Устиновна несла с радостью и приобрела не только славу первоклассной хозяйки, но и горячую симпатию тех, с кем сталкивала ее судьба.
Ценили в ней и то, что чужую беду она воспринимала как свою, умела выслушать человека, потянувшегося на откровенность, успокоить и свято хранила доверенные ей секреты. За глаза звали Таисию Устиновну не Брянцевой, не Брянчихой, не директоршей, как повелось в этом городе, а несколько необычно: сестрой. Может, потому, что на фронте она медсестрой была, может, за внешнее сходство с мужем, а может, вкладывали в это слово совсем иной смысл: для всех словно сестра родная.
Жили Брянцевы мирно, ладно, считались парой непогрешимой, образцово-показательной. И, если нужно было кому-нибудь привести в пример безупречных супругов, прежде всего называли их.
Надев серый костюм, названный Таисией Устиновной «столичным» за особо элегантный вид, который приобретал в нем муж, Алексей Алексеевич поднял виноватые глаза.
— Эх, поесть бы…
— Так в чем же дело? Садись, ешь.
— По возвращении, — отшутился Алексей Алексеевич и положил на стол телеграмму.
— Что за срочность? Почему вызывают?
Раньше он свои отъезды не мотивировал, да и Таисия Устиновна не требовала этого — уезжает — значит, нужно, — но теперь, когда каждая поездка в Москву предвещала встречу с Лелей, на всякий случай объяснял, куда и зачем едет.
— Ох, Алеша, заработаешь ты себе язву, — вздохнула Таисия Устиновна, давно уже смирившаяся с привычкой мужа либо не обедать вовсе, либо есть наспех, и спросила с добродушной усмешкой: — Ничего не забыл?
Алексей Алексеевич оценил иронию. Чемодан собран ею, все необходимое туда уложено. Если что и забыто, то ею, а не им.
— Что ты, я никогда ничего не забываю, — подыграл он жене и подошел прощаться. — Прошу тебя, умерь на время моего отъезда филантропический пыл.
— Алеша, ну что это ты… Слова какие-то…
— Ну, если понятнее… Стоит мне за дверь, как у тебя разгорается жажда благотворительности. Я оттуда контролировать тебя не могу, сама понимаешь, так что повторяю: поумерь себя.
Захватив чемодан, Брянцев устремился к выходу.
Таисия Устиновна постояла у окна, проводила взглядом «Волгу» и, вздохнув от показавшихся обидными мужних наставительных слов, стала убирать нетронутую еду. Это занятие прервал телефонный звонок.
— Будете говорить с Москвой, — обычной скороговоркой выпалила телефонистка, и тотчас в трубке послышался женский голос:
— Можно Алексея Алексеевича?
— Его нет. Он уехал.
— Давно?
— Только что.
— На аэродром?
— Да.
— Простите…
Таисия Устиновна не успела даже спросить, кто звонит, чего всегда требовал от нее муж. Она многих узнавала по голосу, но этот мелодичный голос был ей незнаком. И все же никакой тревоги она не испытала.
ГЛАВА 2
Пассажиров рейса Хабаровск — Москва, и транзитных, и начинающих путь, уже усадили в автобус, когда из всех микрофонов аэропорта позвучало: — Гражданин Брянцев, Алексей Алексеевич приглашается в почтовое отделение! Вызывает Москва!
Брянцев поднялся, но его остановила стюардесса.
— Ждать не будем, товарищ пассажир, — решительно заявила она. — И так задержались с вылетом.