Другой способ вызова состоял в том, что в окно бросалась щепотка дробинок, которые таскал из охотничьих запасов отца. Когда Леля появлялась из-за шторы, он хватался за кронштейн, подтягивался на руках, и они могли наскоро переговорить о самом необходимом.
Только один раз он был ввергнут в страшный конфуз. Проходивший неподалеку милиционер, приняв парня за злоумышленника, огласил улицу пронзительным верещанием свистка и мчался вдогонку до тех пор, пока мнимому вору не удалось шмыгнуть в подворотню и спрятаться в укромном углу, заставленном огромными мусорными ящиками.
Мимо прошла какая-то женщина, с любопытством и недоверием посмотрела на переминавшегося с ноги на ногу человека и остановилась неподалеку. Чтобы увильнуть от бесцеремонного разглядывания, Алексей Алексеевич открыл чугунную решетчатую калитку и с независимым видом направился в глубь двора. А сердце… Его как бы не стало, оно притормозило ход.
Здесь они с Лелей встретились однажды накоротке. Нарушив все запреты, он проник в опасную зону и увидел свою подругу на террасе в качалке. Пугливо оглядевшись по сторонам, она сбежала к нему и потащила вот на это место. Много ли было им надо? Два слова: «Сегодня в семь» и поцелуй, короткий, настороженный.
Алексей Алексеевич услышал за собой шаги и, оглянувшись, увидел любопытствующую женщину — по всей видимости, поведение незнакомца показалось ей странным. «Ох уж эти провинциальные города…» — досадливо буркнул про себя Алексей Алексеевич и с независимым видом повернул за угол дома.
Но что это? Галлюцинация? А может быть, он сошел с ума? На веранде, в качалке, с книгой в руках, сидела… Леля. Она не сразу среагировала на появление кого-то во дворе, дочитала страницу и, переворачивая, подняла голову.
Недоумение и тревога засветились в ее глазах. Она поднялась, постояла как завороженная в полном оцепенении и медленно сошла по ступенькам. Сделав несколько шагов, остановилась, стараясь освободиться от груза сомнений.
Алексей Алексеевич шагнул к ней свинцовыми негнущимися ногами, обнял, прижался щекой к ее щеке, пряча свое лицо.
Некоторое время они находились в каком-то сомнамбулическом состоянии, веря и не веря в случившееся, воспринимая все, как небыль, как сон, наваждение, прислушиваясь к своим ощущениям.
Первой пришла в себя Леля — опустилась, словно у нее подкосились ноги, извернулась и выскользнула из его рук.
Бывает, время так резко меняет лицо, что черты его становятся неузнаваемыми. Леля была почти такой же. Те же глаза, прозрачные, светящиеся, тот же пухлый рот с чуть вздернутой верхней губой, легко раскрывающийся в улыбке, тот же с легкой курносинкой нос. Годы наложили свой отпечаток — у глаз появились морщинки, легкие, тонкие, почти незаметные, у губ — две горестные складочки, но лицо в ореоле пышных русых волос оставалось безыскусственно открытым и так же сочетало в себе женственную мягкость с мальчишеским задором.
— Я… не сразу…
— Не сразу узнала? Неужели так изменился?
— Повзрослел, — сманеврировала Леля, стараясь уловить и сопоставить с прежними интонацию голоса, непроизвольные жесты, манеру улыбаться, не размыкая губ.
— А ты такая же…
— О, не надо, Алеша… Я устойчива к лести.
— Такая же, — упрямо повторил Алексей Алексеевич, добавив: — Прельстительная.
В порыве нахлынувшей нежности Леля обняла его и прильнула к губам.
Долгий поцелуй воскресил былое. Они почувствовали себя теми, прежними, юными, окрыленными радужными мечтами о счастье, которое предполагали создать общими стараниями.
И опять Леля опомнилась первая.
— Что же я держу тебя посреди двора? Пошли в дом. Вот удивится мама! Помнишь ее?
Помнил ли он ее? Не только помнил, но и испытал нечто вроде страха. Странно, но это было так. Не покривил душой, признался:
— Помню и боюсь.
Леля раскатисто засмеялась.
— Ну что ты, Ле… Алеша… Испытывать страх перед слабой женщиной…
— Честное слово, боюсь. Может, сказывается гипноз места? Говорят, ощущения, связанные с тем или иным местом, возобновляются даже через многие годы.
— Перестань дурачиться, пойдем!
Алексей Алексеевич поднимался на веранду, испытывая смятение и беспомощность. У порога остановился.
— Пойдем, пойдем, — поторопила Леля.
В большой комнате, казавшейся тесной, потому что в нее была втиснута обстановка целой квартиры, священнодействовала Полина Викентьевна — сидя за ломберным столиком, расчерчивала листки для преферанса. Она сильно изменилась — поседела, ссохлась, хрупкие плечики обвисли, заострились нос и подбородок, но сдаваться старости было не в ее натуре. О том свидетельствовали подкрашенные губы, подведенные брови, чуть-чуть подрумяненные щеки.