— …как скорее и лучше «обуть» наш автотранспорт, — заключает Кристич.
— А-а! — наконец успокаивается Апушкин. — Значит, страсть к работе тоже на твоих весах что-то весит.
— А как же иначе, друг мой ситцевый!
Справа к самой дороге подступила излучина затененной камышом речушки с небольшим плесом из чистейшего светло-желтого песка.
— Постоять бы… — мечтательно предлагает Апушкин.
— График не вышел, — холодно отзывается Саша, хотя самому очень хочется поваляться на песке, понежиться на солнышке.
Чтобы сорвать на спутнике злость, Апушкин неожиданно переходит в наступление:
— А скажи, какая у тебя есть страсть? Ну, такая, чтоб помогала человечеству идти вперед.
Вопрос озадачивает Сашу. В нем использован его собственный оборот и есть явная издевка над выспренной фразой. Отвечает не сразу. Только подыскав самые точные, самые убедительные, на его взгляд, слова.
— К техническим исследованиям, — говорит наконец.
— Знаем мы таких исследователей…
На эту тему Апушкину разговаривать не хочется. Слышал в своем институте нелестные отзывы о рабочих-исследователях, видел образцы созданной ими резины, словно изъеденные крысами, и вполне разделяет предубеждение своего начальства. Даже зол на исследователей — на такой резине заставили ездить. Черт знает, чем еще кончится их путешествие. Как бы не пришлось под откос сыграть. Колесики вверх, и они, голубчики… Тоже мне исследователи. Люди вон по пятнадцать лет учатся, потом в аспирантуре торчат, уже облысеют и обеззубеют — и то резина у них не получается. А тут такие, как Кристич, зеленые, и такие, как он, Апушкин…
О себе он, не очень высокого мнения. Солдатом был, солдатом и остался. Пусть даже младший лейтенант, шофер. Но кругозор… От обочины до обочины… И расширять его уже поздно — под сорок пять подбирается. Возраст…
А Саша нет-нет и возвращается к своему институту. Когда он горделиво произносит «Общественный научно-исследовательский институт», Апушкину становится смешно. В воображении его тотчас встает величественное здание института резины и каучука с кабинетами и лабораториями, где идет кропотливая, вдумчивая работа. И нелепо посадить на место Чалышевой Кристича, а на место представительного, спокойного, авторитетного Хлебникова суетливого, горластого Целина.
Апушкин так и представляет себе: прозвенел звонок, штатные исследователи расходятся по домам, а на их место заступают чумазые работяги, пришедшие из цеха, и начинают колдовать с колбами и динамометрами. Какой толк может быть от этого колдовства? Умора, да и только. Общественники, по его мнению, могут быть разве что контролерами на транспорте, и то с грехом пополам. Нацепят такому деятелю повязку «Общественный контролер ГАИ», и начинает он орудовать. За всякую чепуховину, не стоящую выеденного яйца, цепляется, лишь бы права отобрать. Никогда не предугадаешь, куда у такого ретивого гаишника мозги повернутся. Штатных он, Апушкин, уже изучил. Эти делятся на четыре категории. Крикуны — что поорут, поорут и отпустят, тихари — вежливые вроде, обходительные, он тебе и откозыряет, и на «вы» назовет, но без дырки в талоне от него не уйдешь, «попы» — эти поднаторели проповеди читать эдак минут на двадцать. Как заведет, как зазудит… Будто тупым сверлом тебе черепушку просверливает. И последняя категория. Эти без десятки или даже без четверика не отпустят. Мастера машинного доения. А вот нештатные…
Впереди неожиданно открылось небольшое озерцо с чистой на диво водой. Пяток деревьев, тесно выстроившихся в ряд чуть поодаль, казалось, изо всех сил тянули свои полуголые ветви к воде, чтобы насытиться близкой, но недосягаемой влагой.
Саша залюбовался этой картиной.
— Купнуться бы…
— График, — холодно отозвался Апушкин, — он мстит Кристичу его же оружием, однако, проехав немного, останавливает машину, резко, круто, отчего скрипуче взвизгнули тормоза.
— Не годится, Иван Миронович, — покосился Саша на ретивого шофера и спрыгнул на землю. — Смотри мне, а то в бортовой журнал запишу.
Прошла неделя. Иссякли у Кристича «общие» темы — о цели жизни, о любви, о дружбе, о страстях человеческих. Осталась одна: музеи. С особым пылом рассказывает он о музеях старинных русских городов, где собрано все, что имеет отношение к русской культуре. Специально ездил, отпуска на это тратил. Старинные города исходил вдоль и поперек, каждый из них — сплошная летопись государства. Слушать о музеях Апушкин еще согласен — рассказывает Саша интересно, и дорога вроде короче становится, но посещать их и время терять зазря — это ему что нож острый в сердце. А Кристич — надо ж! — неумолим. Попадется музей с утра, когда в работе только разгон берут, или к вечеру, когда отдохнуть впору, останови — и никаких гвоздей. Посидеть бы в кабине, покурить, подремать, так нет, ходи рядом. И что неприятнее всего, его, Апушкина, мнением интересуется. Да не просто — нравится или не нравится, а почему нравится, что нравится?