Какой малозначительной показалась Брянцеву эта способность дегустирования вина, когда он впервые ознакомился с работой каландровожатых! Ни особого режима, ни каких-либо привилегий нет у них и в помине. А ведь через руки каландровожатого проходят десятки тысяч метров корда. Но только ли через руки? О нет. Через душу, через сердце, через все нервные клетки.
Не может каландровожатый хорошо нести вахту, если, допустим, разругался накануне с женой, или не дали выспаться после смены дети, или теща попрекнула каким-то поступком, который в ее воображении приобрел размеры смертного греха.
Вот почему, попав в каландровый цех, Брянцев обращает внимание не на машины, хотя и состояние машин о многом говорит, а на настроение людей. Как было с Северовым? Всякий раз после схватки с тещей, навязывавшей свой метод воспитания детей — бранью и тычками, — он уходил на работу с мыслями о семейной кутерьме, и корд нет-нет получался плохо обрезиненный. А работа такая, что не зевай — за одну минуту сорок метров! Брянцев побеседовал с Северовым по душам и убедил отдать детей в детский сад. Надобность в теще отпала, в доме прочно воцарились мир и спокойствие. С той поры у Северова сбои в работе не наблюдались.
Нет, Брянцев вовсе не походил на волшебника, который творит добрые дела, оставаясь в тени. На примере Северова он так пробрал руководителей каландрового цеха на профсоюзном собрании, а затем и на партийной конференции, что спины у них были мокрые. Почему это он, директор завода, человек по горло занятый, должен налаживать отношения Северова с тещей, а не цеховые руководители? Не их ли прямая обязанность интересоваться жизнью, бытом и настроением своих рабочих?
Настроение рабочих! Кто, когда, на каком арифмометре подсчитывал этот немаловажный фактор? Не мог подсчитать и Брянцев. Не мог, но неизменно учитывал его. Он улавливал настроение человека, даже мимолетно взглянув на него. Многих эта особенность Брянцева удивляла. Большой, энергичный, с грубоватым волевым лицом и решительной походкой, он воспринимался, как олицетворение силы, как сгусток воли. Таким людям чуткость, сердечность обычно чужды.
Сегодня смену на третьем каландре принял Генрих Гольдштейн, молодой инженер, которого Брянцев заставил начать свою деятельность с места рабочего. У него, как всегда, грустные глаза и понурый вид — вынужден выполнять дело, которое не нравится. Брянцев понимает: закончил институт, готовил себя к командной должности, и вдруг на тебе — рядовой рабочий. Но именно такой путь к инженерной деятельности признавал Брянцев. Что толку от руководителя, который не умеет делать то, что делают нижестоящие? Подлинным руководителем можно считать лишь того, кто прошел все звенья производственного процесса или во всяком случае досконально изучил их специфику.
Подавленность, замкнутость, неразговорчивость Гольдштейна раздражают директора. Единственный сын, живет с родителями, дома все подано и принято, можно и перетерпеть малость. Брянцеву импонировали люди подвижные, озорные, задиристые, способные сообщить свой импульс другим. А этот?
Хотел было сделать Гольдштейну «тонизирующее вливание», как вдруг за разматывающимся рулоном корда заметил какой-то барабан с движущимися плицами явно кустарного происхождения.
— Этот барабан для ширения кордной ткани мы сами сконструировали, — объяснил Гольдштейн удивленному Брянцеву. — На сужении корда теряются, как вы знаете, миллионы рублей. Если даже всего на два сантиметра садится по ширине — и то какие убытки. А его тысячи километров.
— Кто додумался?
Гольдштейн конфузливо свесил голову, будто был уличен в чем-то постыдном.
— Каждую субботу, Генрих, докладывайте мне о результатах, — нарочито сухо потребовал Брянцев, опасаясь, что другой тон, теплый, участливый, опять побудит Гольдштейна проситься в какой-нибудь отдел или лабораторию, где работа «поинтеллигентнее».
Но молодой инженер раздумал уходить из цеха. Его захватила идея ширения корда, и осуществить ее полностью, довести изобретение до конца можно было только на рабочем месте.