И он решает так: даст Карыгин согласие — значит, пускать его на партийную работу нельзя, а откажется — сделать все возможное, чтоб стал секретарем парткома.
Карыгин сделал дипломатический ход, чтобы набить себе цену, — отказался и уловил своим тончайшим нюхом, что попал в цель, добился своего.
А вечером, похлопывая себя по животу после испитого чайку, он мысленно произнес, удовлетворенный своей проницательностью: «Мне бы только помогли приподняться. А там я уж сам встану в полный рост».
ГЛАВА 13
Одно и то же каждый день: из Ташкента в Джизак, из Джизака в Ташкент по несносной дневной жарище, когда воздух и плотен, и неподвижен, и раскален, точно в духовке. У Апушкина появился сменщик, ездят они поочередно. Но сменщик ездит один, а с Апушкиным всегда Саша Кристич. Тяготы дороги они делят пополам. Туда, по утренней прохладе, — Апушкин, обратно — Кристич. Нудно и однообразно — никаких решительно впечатлений. Лишь кое-где дорога строчечно обрамлена зеленым, а вообще-то сплошная неживая пустошь. И Апушкин не без удовольствия вспоминает их путь в Среднюю Азию. Он, собственно, привык к однообразию дороги — испытания, как правило, бывают челночные. Но одно дело выезжать из Москвы и возвращаться в Москву, а стало быть, домой, другое — когда ты надолго оторван от семьи и знаешь, что не скоро свидишься с ней.
Шины оказались на диво износостойкие. Кристич даже перестал проверять их. Раз в пять дней сделает замер, запишет в журнал — и все заботы. Только камешки, застревавшие между шашками протектора, частенько приходилось выковыривать, чтобы не грызли резину.
Сашина уверенность в резине передалась Апушкину, и тот не знает — радоваться этому или огорчаться. С одной стороны, хорошо, что заводским ребятам удалось сделать добротные шины, а с другой… Гарантийный километраж шины — тридцать две тысячи, эти пройдут наверняка больше. Так, гляди, все лето и прокатаешься по чертовой жарюке, если не стрясется беда — подчас он с трудом справлялся с дремотным состоянием. Повезло еще, что рядом Саша.
Не очень любит Апушкин, когда Кристич за рулем, — у него руки и язык одновременно не работают. Что-нибудь одно: либо машину ведет, либо разговаривает. Последнее время о товарищах по работе рассказывает, о Сибирске, а больше всего — о себе.
В войну сиротой остался, в детдом попал. Малышом совсем. Не много помнит он о том времени, но крепко запомнил, что случилось-приключилось, когда стащил из красного уголка гармонь. Очень уж нравилось ему смотреть, как на ней играют. По малолетству думал, что играть на гармони почти то же, что играть на патефоне. Вся разница в том, что на патефоне ручку крутить надо, а на гармошке мехи растягивать да кнопки нажимать. Забрался он как-то под кровать и давай пиликать потихоньку. Вдруг видит — рядом сапоги появились. Решил было, что просто не заметил их раньше, но сапоги постояли, постояли и передвинулись в другое место. Потом изогнулись, под кровать протянулась чья-то рука, схватила его за ухо и выволокла из укрытия. Поднял голову — директор детдома. Вырываться не стал — ухо пожалел. Был в детдоме такой, без уха, говорили — за воровство где-то на базаре оторвали. Привел директор его к дежурному. «Вот полюбуйтесь, как инструмент охраняете». Но гармонь не отобрал. «Наиграешься вдоволь, — сказал, — верни, захочешь еще — попроси, дадут. Чего доброго, музыкантом станешь. Только смотри не урони. Тяжелая ведь». Однако сложное это дело оказалось — научиться играть. Две музыкальные фразы подберет, а третья неизвестно куда заводит. И все же Саша не терял надежду освоить незамысловатый инструмент.
Вскоре гармошка эта повернула сиротскую Сашину судьбу.
Как-то приехала в детдом женщина, милая, с ласковым голосом. Только родимое пятно на лице портило ее — большое, на полщеки. Долго ходила по комнатам, присматриваясь к детям, потом увидела малыша, самозабвенно истязавшего гармонь, подошла, по голове погладила, конфет в ладошку сунула. Когда ушла, Сашу вызвал к себе директор и сообщил, что мать нашлась. «А где она?» — «Так ты ж ее видел. Что конфеты дала. Завтра придет за тобой». Слишком смышленым был малец, чтобы поверить в такое чудо, но тетенька понравилась, да и возможность покинуть детдом была заманчивой. Он так бурно выразил свой восторг, что ни у кого не осталось сомнения: поверил.
Увезла Сашу Юлия Прокофьевна в свое село Дерябино, и зажил он там вольной жизнью. В школу ходить стал, товарищей новых завел. Юлия Прокофьевна работала телеграфисткой, достатка была среднего, но Саше ни в чем не отказывала, откармливала, отпаивала молоком, и вскоре он из заморыша в такого битючка превратился — всем мамам на зависть. А казалось бы, с чего? Харчи самые простые — картошка да молоко. Возвращаясь из школы, Саша рьяно принимался за хозяйство. Хворосту насобирает, двух уток покормит, картошку почистит старательно, чтобы лишнего с кожицей не срезать, глазки повыколупывает. Придет мать — в избе чисто, тепло. Гармонь купила. Старую ливенку. Дедок один нашелся, частушки играть научил, а еще — «Глухой неведомой тайгою…».