То, что он дал распоряжение заводу вернуться к старой технологии, вдруг показалось чудовищно нелепым. Почему он сделал это? Испугался кары? В тот момент — пожалуй. Если двадцать тысяч шин, выпущенных по его распоряжению, действительно брак, ответственность падет целиком на него и на пощаду можно не рассчитывать. Кстати, к директорскому посту он никогда не рвался и не очень за него держится. Не очень? Как сказать. Этот пост предоставляет огромные возможности для свершения полезных дел, многие из которых поначалу, как это ни прискорбно, выглядят рискованными, даже неразумными. И без решительности тут не обойтись. Он и был решительным. Кто бы осмелился внедрять новую технологию в противовес всем авторитетам, научным и техническим? Смелый поступок? Смелый. Так куда же делась смелость сегодня? Почему не сказал Самойлову прямо: «Я своего приказа не отменю». Понимал ведь, когда шел напролом, что баталий не миновать, и при первой же схватке спасовал, сложил оружие. Нет, пожалуй, не спасовал и не сложил. Просто отступил перед превосходящими силами противника. Вспомнилась наполеоновская фраза: «Бегство позорно только для тех, в храбрости кого сомневаются». Однако парадокс этот не утешил.
Остановился закурить и осмотрелся. «Прага» — на месте, кинотеатр — на месте, вот старый, стиснутый домами Арбат, но площадь не та. Она словно влилась в новую, незнакомую, широкую улицу, пробившуюся сквозь жилой массив к Москве-реке. А, это и есть новый Арбат. Вот он каков! Смело рубанули!
Пересек площадь, направляясь к Гоголевскому бульвару.
А почему он все-таки отменил работу по новой технологии? Усомнился в ней? Немного, пожалуй, да. Испугался ответственности? Нисколько. Решил сманеврировать? Было такое. Не нашел в себе смелости противостоять Самойлову? Нет, просто решил, что тот все равно настоит на своем и лучше это сделать сразу, чем после ультимативного нажима. Стало быть, сделал тактический шаг? Именно. Так показалось целесообразнее. А сейчас уже не кажется? Да, не кажется. Надо было упереться. Чем бы это ни грозило — ни шагу назад! Да-а, сложно закрутилось, ничего не скажешь… Как он вернется на завод, как объяснит свои действия людям, которые три года безвозмездно вели исследования, чтобы найти антистаритель, и нашли его? Не зря же он возглавил общественный научно-исследовательский институт. Вся полнота власти у него, противникам нового движения на заводе пришлось отступить. А вот перед внешними противниками спасовал. Молодец против овец…
Около часа ночи Алексей Алексеевич поднялся на четвертый этаж, сунул руку в портфель, где у него лежали ключи от своего дома, от сейфа и от квартиры Лели, но в этот миг дверь растворилась.
— Фу-ух, я уже изнемогла. Какие только мысли не лезли в голову… Ну что там?.. Убили?.. — Голос Лели был слабый, тусклый, слова отрывочны — она еще не погасила волнения.
— Били…
Когда Алексей Алексеевич входил в небольшую, просто и мило обставленную квартиру Лели, у него возникало ощущение, будто после долгих странствий он наконец вернулся домой. Безмятежное спокойствие овладевало им. Здесь он вслух предавался раздумьям, мог сболтнуть что-либо, не подумавши, даже явную несуразицу, без опасения быть неверно истолкованным. Здесь Леля, смотря по обстоятельствам, либо мягко выключала его из круговорота забот и деликатно, либо чувствительно журила за допущенные промашки — он делился с нею всем без утайки, никогда не пытаясь выставить себя выигрышно, в выгодном свете. Даже обстановка Лелиной квартиры действовала умиротворяюще. Ему ничего решительно не хотелось изменить в небольшой комнате (вторая целиком принадлежала сыну), а тем более выбросить что-либо на свалку, что порою так подмывает сделать в Сибирске. Там его постоянно раздражает громоздкий старомодный буфет с широкими зелеными стеклами — гордость жены, допотопная этажерка, на которой любовно расставлены аляповатые безделушки, оранжевый абажур с полинялой бахромой, надежным пристанищем для мух. Таисия Устиновна не могла и помыслить о том, чтобы лишиться обжитых, привычных вещей, давно требовавших замены, и в этом своем капризе была непреклонна. Свое основное обиталище он никогда не называл домом. От него никто не слышал: «Возвращаюсь домой», «Еду домой». Он говорил: «Еду на завод», «Возвращаюсь на завод».