Финальный тест Тьюринга заключался в том, что судья (любого пола) пытался отличить компьютер от человека (безотносительно гендера). Самые убедительные программы-собеседники уклоняются от ответа, каламбурят, ошибаются, не меняют тему, но и не говорят по сути. Лучшие алгоритмы — нестрогие, те, что игнорируют четкие грамматические и логические правила: именно они звучат наиболее человечно.
…если бы нашелся попугай, отвечающий на все вопросы, я заявил бы не колеблясь, что он мыслящее существо{15}.
Ни один тест Тьюринга не учитывает интеллектуальный уровень проверяющего, и некоторые люди начинают думать, что они небезразличны ЭЛИЗЕ, или не думают, но тепло реагируют на слова заботы. Люди видят любовь всюду, где на нее есть намек, где она устанавливает очередность слов: слышит, сортирует, переставляет и возвращает назад. Это всё, что я делала? Это всё, в чем ты нуждался?
В любом случае ЭЛИЗА срабатывает не всегда. Не каждое предложение может быть вывернуто наизнанку, как резиновая перчатка. Подводит грамматика, вынуждая программу отвечать в стиле шара с предсказаниями. Она может спросить:
ЭЛИЗА: Как ты себя чувствуешь?
У меня всё хорошо, благодарю тебя.
ЭЛИЗА: Как давно у тебя хорошо, благодарю я?
Дополнение становится подлежащим, объект — субъектом. ЭЛИЗА не способна думать, но она благодарит.
Иногда даже ты уставал от переписки.
Позвони мне, ты писал. Без видео. Я бы хотел услышать твой голос.
Я рада, что тебе нравится мой дурацкий голос.
Но я не люблю телефонные разговоры: чересчур личные, с придыханием, мое ухо прямо напротив чьего-то рта, трескучая физическая близость времен моих родителей. Я помню всё, что ты произносил вслух. Это свои слова я не слышала. Когда я говорила, они отзывались эхом у меня в черепе или на линии, но не оседали. Выдавливая их из себя, я никак не могла себя услышать. Интересно, что я тебе говорила? У напечатанного, по крайней мере, есть память. Выдайте мне холодную клавиатуру моего алюминиевого ноутбука, и я сыграю на ней, как на клавишах бельвильского пианино. К тому же письмо дает мне время для изящного ответа (изящество в отказе), для esprit d’éscalier[15], в таймлапсе. Как objet qui parle, само собой, я недоговаривала.
Я не позвонила тебе: вместо этого я обновила фотографию профиля, убрав ту, где я была в темных очках. Они мне больше не нужны. Я поняла: изображение — любое изображение — завеса. Фотография, карта, рисунок — все аватары дают разную информацию, создают иллюзию контакта, называемого телеприсутствием, но ничто из этого не является Реальностью. Que me manque-t-il? (Чего мне не хватало?) Я скучала по тебе, и, когда ты ушел, почувствовала тягостное одиночество, хотя ты всего лишь телеприсутствовал какое-то время. Ты написал мне в три часа ночи с какого-то вокзала: Уехать или остаться? Как будто это имело значение. Имело. Когда ты ушел, я начала скучать по тебе еще сильнее, не потому что ты ушел, а потому что я осталась, потому что существовало реальное место, где тебя не хватало. Перевернем это: tu me manques[16]. Ты скучал по мне, или это только мне тебя не хватало?
Пять утра, ты снова написал. Я ответила:
Я устала, а тебе пора на поезд. Поговорим позже.
Ты ответил:
Не уходи!
Вот тогда ты и написал:
Приезжай в Прагу. Если мы всё еще будем писать друг другу.
Ни за что бы не подумала, что мы не будем.
Мне казалось, что я убегаю, но разве я не продолжаю идти по твоим следам?
Я не знаю, куда ты поехал после Парижа.
Я еду на юг. Может быть, я никогда не доеду до Праги.
От твоего телеприсутствия откалываются фрагменты: когда я вбиваю первые буквы твоего имени в адресной строке, мой компьютер больше не выдает его как несчастливую карту (снова Червовый король? случайностей не существует). Умная машина, она начала забывать тебя раньше, чем это получается у меня. Твое телеприсутствие сжимается: карточный домик (каждая карта — Червовый король), коробка воздуха — они складываются: как будто ничего.