Выхожу с вокзала: на фоне голубого небосвода распластан рекламный ультрамариновый билборд — непропорционально большая фигура лыжника, из-под белых лыж разлетается снег — или это морская пена? Changez d’horizon: soleil et neige à1h30 du bord de mer (Солнце и снег в полутора часах езды от побережья).
Моя «открытка» так и висит неотправленной, чего не бывает с обычной почтой. Я сама решаю, когда мое письмо заберут. Графика выемки писем не существует. Имейл — это тайник, где оставляют сообщения для агентов, которые могут и не узнать меня офлайн. Анонимность дает безопасность, так всё устроено: мертвый почтовый ящик, как в американских шпионских фильмах — мы совершаем обмен в тайнике нашего общего языка без возможности проследить, куда ведут имена.
Моя открытка с маленьким красным глазком, мигнувшим между телеграфными столбами на рассвете в Лондоне; она уже устарела, та поездка в прошлом (это было всего неделю назад?). Она правда была правдой? Если я увеличу фотографию, она распадется на пиксели. Сжатие с потерями упрощает передачу изображений. Значит — не правда, а композиция крошечных квадратиков. Я не нажимаю отправить. Но и не удаляю. Вместо этого я забываю о ней и иду в гостиницу.
Тащу сумку по Английской набережной, иду мимо рядов белых скамеек — зрелище для пожилых людей, их там много, сидящих вдоль дорожки для роликов и самокатов. Два ряда сидений повернуты друг к другу — не к морю, — и днями напролет туристы пялятся на отдыхающие лица таких же, как они. Пляж за ними поделен на части — культура природы, — каждый участок растянут примерно на двадцать метров, у каждого — свое кафе с белым тентом. Большинство из них частные, только для гостей прибрежных гостиниц. Каждые пятнадцать минут низко летящий самолет хрипит над морем по пути в городской аэропорт. Небо замарано инверсионными следами: помни, сообщают они, ты в отпуске.
Я дохожу до гавани. За странными, похожими на пустынные акации деревьями большие яхты выстроились, как боевые корабли. Вдоль всей набережной Ницца на ремонте. Краны сверлят в дырах щербатого парада глазурных отелей. Улицы ели слишком много конфет. Ницца выглядит приветливо — мягкая и рассыпчатая, — но это только с виду. Об этот город можно сломать зубы. Пляжи не песчаные, а с крупными круглыми камнями. Местные кондитеры продают похожее шоколадное драже, сахарная оболочка непростительно твердая. Надкуси и пожалеешь.
Поворачиваю налево к старому городу. Срезаю путь… наверное. Меню на русском, не на французском, но это не страшно; во всех ресторанах подают одно и то же: салат нисуаз, мидии, пиццу, спагетти вонголе. Кухни, где работают североафриканцы, становятся итальянскими. Торговая зона за ресторанами засасывает меня в крошечный вакуум оживленных улиц. Из узких канавок туристы поглядывают куда-то вверх, над ними таблички «Кафе де Турин», «Куэ-дез-Этат-Уни». Ницца, лукавый городок, несколько раз направляет меня не туда, пока я наконец не оказываюсь на улице со знакомым названием. Я захожу за угол, и в моем поле зрения вырастает стена из цветов с трещинами волн на бетонных опорах. Пластиковые. Такие же, но настоящие цветы продаются повсюду в городе, тоже светлые и по той же цене, что и искусственные. На темных улицах-траншеях блики зеркал из магазинов одежды встречают, направляют укачанную меня. Mise-en-abyme[19], мое отражение поднимается мне навстречу, не дает пройти. Я приехала не для этого: не для крупного плана, отражения фрагментарной себя.
Ты распадаешься на фрагменты.
Твой голос возвращается всё реже. Почему я помню только твои оскорбления?
Нет, я есть сумма всего, что когда-либо происходило со мной.
Ты помешан на поверхностях.
Почему бы и нет?
Зеркала — проницаемые, но цельные — отражают движение наоборот. Всякое отражение являет не свою копию, а свою противоположность. В скайпе ты был перевернут слева направо, как в зеркале, — неудивительно, что иногда я неверно тебя понимала. Моя веб-камера показывала отраженную меня, крошечную, в углу экрана, а по ту сторону ты видел не только меня, но и свое изображение тоже.
Я была твоим зеркалом? В интернете мы говорили, а в Реальной Жизни я могла только разглядывать. У меня не получается говорить, когда я смотрю (попробуйте сами: иначе почему фотографии немые?). Меня устраивало размышлять над тем, что ты говоришь, удерживая тебя взглядом, будто чашу, до краев наполненную водой. Если я тревожила поверхность движением или звуком, она отвечала опасной рябью, будто грозилась пролиться, поэтому в основном я слушала, безмолвная как лебедь в отражении, его белый корабль-близнец, скрывающий неугомонные ноги. Ты возводил светящиеся экраны слов — как ты говорил — меж нами.
19
Мизанабим (