— Вверх, матушка! Дергайте вверх! — закричала Элинор и всем своим весом надавила на рабочую поверхность весла, чтобы острие вонзилось в мозг морскому змею.
Тварь ослабила хватку, разжала кольца и выпустила изуродованный труп младшего боцмана. Тварь корчилась, тварь крутилась, пока наконец не всплыла животом вверх на поверхность воды и солнечный свет не заиграл на ее синих и зеленых чешуйках. Из пораженной глазницы струилась кровь.
— Боже мой, — сказал старый капитан, потрясенно вертя трубку в руках, — вы его убили.
— Конечно, или он, или мы! — крикнула в ответ Марианна, запыхавшаяся от волнения.
— Да уж, ваша правда.
Воцарившуюся тишину нарушал только плеск — это рыбы-дьяволы пожирали труп младшего боцмана. Наконец капитан затянулся и заговорил снова:
— Нам остается только молиться, чтобы ничего похуже этой твари вам не встретилось в здешних покинутых Богом краях; по сравнению с девонширским Морским Клыком этот змей — не опаснее золотой рыбки.
— По сравнению с… чем?
Но дальнейшего разговора не получилось. Первый помощник капитана объявил, что корабль пересек третью долготу и вступил в печально известные девонширские воды. Капитан же с извинениями сообщил, что дальше суеверная команда плыть отказывается. Семейству Дэшвудов предоставили утлую лодчонку, которую быстро спустили на воду и повернули в направлении Погибели; с кормы шхуны, устремившейся прочь, капитан крикнул: «Да не оставит вас Господь!» — и отвернулся; и в этом его движении сквозила какая-то холодность, как будто вместе с капитаном весь мир повернулся к ним спиной. Это безрадостное чувство лишь усилилось, когда мимо проплыла голова младшего боцмана с пучком водорослей, застрявшим в одной из глазниц.
Благодаря миссис Дэшвуд, обнаружившей в себе незаурядный талант рулевого, и Элинор, прекрасно разобравшейся в карте побережья, которую сэр Джон приложил к своему письму, они прибыли на Погибель — холмистый, каменистый клочок земли, не более девяти миль в диаметре, испещренный пустынными лоскутами плоскогорий, зарослями причудливого сухостоя и топкими болотами, с единственной более-менее высокой щербатой горой, торчавшей в центре острова.
Бартон-коттедж находился на ветреном северном берегу, в небольшом заливе, походившем на разверстую пасть. Наконец они причалили к ветхой пристани, слегка приободренные радостью, с какой их встречали слуги. Домик и в самом деле оказался маленьким — особенно по сравнению с Норлендом! Он ютился на вершине угрюмой гранитной скалы, всего лишь в сорока футах над уровнем моря; от небольшого скрипучего причала ко входу вела шаткая деревянная лестница. На острове не было ни деревни, ни других домов, кроме Бартон-коттеджа. Со всех сторон дом окружали покатые илистые склоны, местами поросшие незнакомыми кустарниками.
Все занялись обустройством своих комнат, чтобы почувствовать себя как дома, для чего принялись расставлять и переставлять книги и разные безделушки. Маргарет, повинуясь своему неугомонному характеру, с восторженным визгом бросилась по топкой дорожке исследовать окрестности нового жилья. Вскоре установили в подходящем месте фортепьяно Марианны; Элинор же распаковала свой набор для резьбы по плавуну из тринадцати ножей и с радостью узнала от слуг, что берега острова им изобилуют.
Эти и подобные им дела прервало появление хозяина острова, пожаловавшего в Бартон-коттедж засвидетельствовать свое почтение и предложить к их услугам любые предметы из собственного дома и с причала на случай, если в первое время им чего-либо будет не хватать.
Загоревший и изрядно потрепанный за годы путешествий под тропическим солнцем, сэр Джон производил неизгладимое впечатление. Всю свою жизнь убежденный, что Большая Перемена — результат проклятия, которое наложила на Англию одна из примитивных рас, населяющих какую-нибудь из ее колоний, почти двадцать лет он потратил на поиски преступников. Ни подтверждения своей теории, ни, тем более, способа избавить родину от напасти он не нашел, зато приключений его было не сосчитать. Сэр Джон организовывал экспедиции к истокам Нила, покорял вулканы Перу и непроходимые дебри Борнео. Пояс с неизменным сверкающим мачете он снимал разве что перед сном; в ботинке у него всегда скрывался пятидюймовый золоченый кинжал, шею украшало ожерелье из человеческих ушей. Голова его была лысая, круглая и шишковатая, как молодая луна, но брови и борода — густы, как амазонские джунгли, и белы, как снега Килиманджаро.
Почти полностью отказавшись от авантюрного образа жизни, сэр Джон тем не менее остался коллекционером зоологических, ботанических и минералогических диковин; острова его архипелага были утыканы тайниками с сокровищами, пасеками, садами орхидей и редких цветущих кустарников с далекого Занзибара. В доме сэра Джона, уставленном мрачной старомодной мебелью, имелись шахматы из рога единорога, целые полки пыльных книг по мифологии разнообразных африканских, американских и азиатских племен, а также сто двенадцать бабочек разных видов, каждая пришпилена к доске, в последний раз распластав свои разноцветные крылышки.