Разум на пути к Истине

Какой же результат всего сказанного? Желать ли нам возвратить прошедшее России и можно ли возвратить его? Если правда, что самая особенность русского быта заключалась в его живом исхождении из чистого христианства и что форма этого быта упала вместе с ослаблением духа, то теперь эта мертвая форма не имела бы решительно никакой важности. Возвращать ее насильственно было бы смешно, когда бы не было вредно. Но истреблять оставшиеся формы может только тот, кто не верит, что когда-нибудь Россия возвратится к тому живительному духу, которым дышит ее Церковь. Желать теперь остается нам только одного: чтобы какой-нибудь француз понял оригинальность учения христианского, как оно заключается в нашей Церкви, и написал об этом статью в журнале; чтобы немец, поверивши ему, изучил нашу Церковь поглубже и стал бы доказывать на лекциях, что в ней совсем неожиданно открывается именно то, чего теперь требует просвещение Европы. Тогда, без сомнения, мы поверили бы французу и немцу и сами узнали бы то, что имеем.

1839 год

Московским друзьям

Двадцать восьмого марта в день 700-летия Москвы, несмотря на ужасную дорогу, несмотря на некоторые домашние обстоятельства, которые требовали моего присутствия дома, я отправился через всю Москву на Девичье поле к М.П. Погодину[1], потому что знал, что у него собираются в этот день некоторые из моих друзей, люди, соединенные между собою, кроме многих разнородных отношений, еще особенно общею им всем любовью к Москве, с именем которой смыкается более или менее образ мыслей каждого из нас, представляя с этой стороны преимущественно точку взаимного сочувствия[2].

Я надеялся, что когда такие люди соберутся вместе во имя Москвы, и без того соединяющей их мысли, то самое это обстоятельство оживит в них сознание их взаимного сочувствия. Сознание это, думал я, возбудит в них потребность отдать себе отчет в том, что именно есть общего между всеми и каждым; узнать, что остается еще разногласного[3], искать средства разрешить это разногласие и, наконец, понять возможность сочувствия более полного, более живого, более живительного и плодоносного.

Я ожидал много от этого дня. По камням и грязи, в санях, шагом тащился я полтора часа, довольно мучительно подпрыгивая на толчках и ухабах. Но чем труднее было путешествие, тем более утешался я мыслию, что люди, которые решатся на такой труд, вероятно, сделают это не без цели.

Как часто прежде, находясь в кругу этих людей, проникнутых одним благородным стремлением, но разделенных тысячью недоразумений, страдал я внутренно от тех однообразных повторений некоторых, всем общих, но всеми различно понимаемых, фраз, от той недоконченности всякой мысли, от тех бесконечных, горячих и вместе сухих, ученых, умных и вместе пустых споров, которые наполняли все их взаимные отношения и явно свидетельствовали о том, что темные сочувствия между ними не только не развились в единомыслие, но что даже они и не видали этого разногласия или, видевши, не тяготились им, не чувствовали потребности углубиться в самый корень своих убеждений и, укрепившись единомысленно в начале, согласиться потом и во всех его существенных приложениях и таким образом сомкнуться всем в одну живую силу, на общее дело жизни и мысли.

«Что могли бы сделать эти люди, — думал я, — если бы они отдали себе последний отчет в своих убеждениях и сознательно соединились вместе. Сколько лет жизни погибло понапрасну оттого только, что, соединясь случайно, они никогда не думали о соединении сознательном! Но вот теперь наконец собираются они во имя одной общей им мысли, наконец начнется новая жизнь в их избранном кругу».

1

Михаил Петрович Погодин (1890–1875) родом из крепостных крестьян, его отец управлял московскими домами грр. Салтыковых. По окончании гимназии Погодин поступил в Императорский Московский университет. В 1825 г он, защитив магистерскую диссертацию «О происхождении Руси», в которой доказывал норманнское происхождение варягов, явился последователем «норманнской теории» в рус. исторической науке. Преподаватель, с 1833 г проф. Московского университета, изд. журналов «Московский вестник» (1827–1830) и «Москвитянин» (1841–1856 [в кон. 1844 г. передал редактирование журнала И.В. Киреевскому, который выпустил № 1–3 и подготовил № 4 за 1845 г.]). В собственном доме М.П. Погодина на Девичьем поле собирались московские славянофилы и близкие к их кругу люди.

2

Официальные торжества по случаю 700-летия Москвы проходили 1 января 1847 года. Для славянофилов Москва была олицетворением истории России: «До Москвы Русь могла быть порабощена, русский народ мог быть потоптан иноземцем. В Москве узнали мы волю Божию, что этой Русской земли никому не сокрушить, этого русского народа никому не сломать» (Хомяков А.С. Речь о причинах учреждения Общества любителей словесности в Москве/Полн. собр. соч. М., 1861. Т. 1. С. 693). В самый день перв. летописного упоминания о Москве, 28 марта, попадавший в 1847 г. на пятницу Светлой седмицы, празднование иконы Божией Матери Живоносный Источник, после литургии был устроен торжественный обед в доме М.П. Погодина на Девичьем поле. Кроме хозяина дома здесь собрались И.В. Киреевский, проф. Императорского Московского университета С.П. Шевырев, вдохновитель кружка славянофилов А.С. Хомяков, публицист К.С. Аксаков, сотрудничавшие в «Москвитянине» историк Москвы И.М. Снегирев, санскритолог К.А. Коссович и литераторы Н.Ф. Павлов и М.А. Дмитриев.

3

Московский кружок славянофилов не имел какого-то определенного состава и единой идеологии. И.В. Киреевский в письме к А.С.Хомякову от 2 мая 1844 г заявлял: «Может быть, вы считаете меня заклятым славянофилом и потому предлагаете мне «Москвитянина»… То на это я должен сказать, что этот славянофильский образ мыслей я разделяю только отчасти, а другую часть его считаю дальше от себя, чем самые эксцентрические мнения Грановского»(Киреевский И.В. Полн. собр. соч.: В 2 т. М., 1911. Т. 2. С. 233). В кружок входили, как видим, и «москвитяне» Погодин, Шевырев, выразители «официальной народности», и другие сотрудники журнала.