Случается, иные люди подбивают меня написать фильм о них — полагают, что это будет «шедевр». А станут рассказывать о себе — действия на десять минут ленты, не больше. И к тому же не очень оригинальной. Люди не в состоянии оценить свое счастье. Счастье не быть драматическим героем, Но попробуйте-ка скажите кому-нибудь: будь доволен своей простой, незатейливой жизнью. Всем почему-то кажется, что их подлинная жизнь протекает не на работе, а в каких-то иных, особых сферах, в потешных трактирных спорах или пустых распрях в постели — только такое им и подавай на экране. Сколько мук претерпевает человек, покуда станет порядочным существом, честным сыном отечества, мастером своего дела, — ан нет, это никого не волнует. А ведь при этом люди больше всего страдают, если их не удовлетворяет работа. И попытайся они найти в ней истинную радость, все их нездоровые хобби — неуемная страсть к детективам или исключительным жизненным перипетиям — как рукой бы сняло. Такие маленькие шажки к вершинам своего ремесла — их нельзя описать, но они-то и есть самые подлинные Илиады.
Пожалуй, я слишком строг в своих рассуждениях. Я ведь и сам не очень владею своим ремеслом — об этом и жена не раз говорила. Должно быть, заявляла она, ты все-таки бездарен, если за десять лет написал только три сценария, а другие каждый год выдают по одному. Поди-ка втолкуй ей, что в жизни бывает по-разному и что я, например, горжусь своей скудной производительностью.
А сколько забот было у отца с внучкой, дочкой сестры. И как раз когда настал срок ей идти в школу, он умер. Да, умер за несколько дней до начала ее первого школьного года. А как он мечтал увидеть ее школьницей! Очень школу любил! Человек он был сметливый и образованными людьми всегда восторгался, хотя самому так и не довелось кончить реальную гимназию. Но он был горд и теми четырьмя классами, которые кончил, и не раз говорил мне, что, придись его молодые годы на нынешнее время, он пошел бы в вечернюю школу. Отец обожал читать, особенно хорошо знал географию и историю. Разбирался в политике и не прочь был потолковать о ней, при этом у него всегда была своя точка зрения на вещи вроде бы далекие от интересов нашего государства. (Должен добавить, что «далекие» лишь на первый взгляд. Отец вообще все принимал близко к сердцу.)
Раздумья о деньгах приобрели трагический характер, когда мне вручили заказное письмо — счет за нотариальные услуги, связанные со вступлением в права наследства после смерти отца, Сестра получила такое же извещение, и теперь каждый из нас должен был заплатить по три тысячи шестьдесят крон. Взяв оба счета, я пообещал сходить в сберегательную кассу, снять с книжки необходимую сумму и все оплатить. Сестра из-за этих денег была совершенно убита. И даже решила похлопотать о государственной квартире, а нам передать и ту долю, что отец завещал ей. Я предложил сестре не сразу возвращать нам эти три тысячи и сказал, что квартиру так легко и просто, как ей кажется, не получить. А вернее всего, ей и вовсе откажут — на квартиры существует особая очередь. Но, во всяком случае, не лишне сходить в МНК[1] — заполнить необходимые документы.
Боже, как нам не хватало отца! Покуда он жил, все было на нем: сад, забор, калитка, мусор, чердак. Он и лестницу смастерил, и белил раз в год весь дом снаружи и изнутри, и штукатурил по надобности, и был всегда дома: за всем приглядывал, кормил-поил моих псов, поддерживал мир с соседями. Все было ухожено, убрано. А вот прошло лишь несколько месяцев с его смерти, как наши дворики наполнились хламом — на его уборку нас не хватало, лестница расшаталась, забор накренился, штукатурка явно истосковалась по рукам каменщика. Пока я натаскал воды в наш задний домик, позаметал дворики, вытряс подстилки в собачьей будке, вынес золу, натаскал угля и затопил, ушло часов пять-шесть — из меня и дух вон. Прежде со всем этим управлялся отец, да и на другие дела у него всегда находилось время: ходил за покупками, играл с внучкой.
Бывало, отец и мне пытался разъяснить, как справился он с той или иной «пустяковинкой», — а я, болван, и ухом не вел. Его заботы казались мне мелкими. Подчас я даже вскипал, когда он обращал мое внимание на какие-нибудь прорехи в хозяйстве.
Практичные люди — к примеру, моя мать — никогда не поймут, что богатство необязательно зримо. Отцу она не могла простить его непрактичность и отвращение к каким бы то ни было крупным затеям. Отец не любил долгов и обязательств, не любил напряжения и спешки, соперничества и соревнования. Он совершенно смирился с мыслью, что на этом свете ему уже не обрести большего и, хоть еженедельно играл в спортлото, мало надеялся на выигрыш. В конце концов, в нынешнее время даже первая премия не столь велика, чтобы трудно было вообразить себе, как распорядиться такими деньгами.