- Эксперимент. Не совсем удачный, по всей видимости, - ерзает в кресле, устраиваясь поудобнее.
- По всей видимости, не слишком, хотя я прекрасно понимаю, чего ты добивался, - Хейл осторожно, почти нежно проводит слегка шершавой, теплой ладонью по наливающейся синевой скуле. - Я же просил тебя не делать глупостей.
Питер кажется немного растерянным, даже виноватым, и от этого Стайлз сам теряется, теряет уверенность, хмурится, отталкивая руки оборотня.
- Не надо, не забирай. Пускай мне будет больно. В назидание за то, что я дурак.
Оборотень качает головой, легко преодолевая сопротивление слабых подростковых конечностей.
Вены на руке на пару мгновений наливаются чернотой, мужчина мягко проводит кончиками пальцев по широкой ссадине на щеке, вторую руку опуская к ребрам, вытягивая остатки болезненных ощущений.
- Ну что ты за глупый ребенок, Стайлз, - оборотень снова качает головой, - я, конечно, добрый дядюшка, достаточную часть юности провозившийся с детьми моей сестры, но я не привык мчаться на помощь по первому зову. Тем более по такому.
- Какому? - Стайлз завороженно следит за таким, совершенно незнакомым ему Питером, приоткрывая рот, неосознанно снова и снова облизывая губы.
Хейл пожимает плечами, понимая, что объяснить подростку эту пульсирующую тупую боль, шаром для боулинга перекатывающуюся от виска к виску, он не сможет. И объяснить абсолютное понимание, что это с ним, глупым и неуравновешенным подростком, что-то происходит - тоже не сможет. И о том, каких усилий стоит сдержать рвущегося наружу даже сейчас зверя, тоже не расскажет.
- Стайлз, чума ты… - Питер на мгновение прикрывает глаза, проговаривая про себя витиеватое немецкое ругательство. - Не смей больше так делать, хорошо?
Подросток несмело улыбается, протягивая руки и обвивая ими шею присевшего перед креслом на корточки мужчины.
- Просто мне было интересно. Придешь ты. Или не придешь. Вообще, я думал, что не придешь.
- Если так, то зачем был этот самоотверженный эксперимент?
Стилински хмурится, чуть-чуть наклоняясь к мужчине.
- Все нужно проверять опытным путем.
- Ладно, - неожиданно покладисто отзывается оборотень, - называй как хочешь, но больше так не делай. И как ты собираешься отцу объяснять все то безобразие, что творится у тебя на лице?
- А тебе правда есть дело до того, как я это объясню?
- Вообще-то нет, - ухмыляется Хейл, поднимаясь на ноги и вновь становясь привычным: отстраненным, насмешливым наблюдателем.
Стайлз кивает, зябко поводя плечами.
- В чем-то же должен быть подвох? Чем ты руководствуешься, выбирая меня? Чем руководствуется твой зверь?
Питер изгибает губы в неприятной улыбке, садясь на стул, стоящий неподалеку.
- Ты можешь меня защитить, но тебе неохота возиться с очередным подростком, навязанным тебе неважно кем: сестрой, судьбой, твоим волком, - Питер легко усмехается, скрещивая руки на груди, думая о том, что мальчишка, хоть и склонен творить несусветные глупости, умен не по годам. - Ты оборотень, значит, ты по определению сильнее, быстрее, опытнее меня. Даже если забыть о том, что мы вовсе не в равных возрастных условиях… Ну так скажи мне прямым текстом - что ты получишь от меня? Должен быть какой-то критерий, что-то ведь должно быть? - Стайлз поднимает умоляющий взгляд на оборотня, ему так хочется опереться на простую человеческую логику, не думать ни о чем сверхъестественном, ни даже о вполне человеческом, но не поддающемся объяснению.
“Все равно он глупый подросток”, - думает Питер, пожимая плечами, но не перебивая поток мыслей.
- И вообще, скажи-ка, имеет значение то, что я тебя не… - Питер вскидывает голову, упираясь естественной и беспокойной голубизной глаз в подростка, и Стайлз запинается, теряя мысль. “Не” - что? “Не люблю”? Ну что за глупости, он, Стайлз, адекватный человек, а подобные высказывания можно оставить пятнадцатилетним школьницам. “Не хочу”? Вранье, причем слишком откровенное, скрыть эту ложь от оборотня не удастся, а значит, лучше и не пытаться ее озвучить. Мысли путаются окончательно под немигающим взглядом хищника, и Стайлз машинально тянется в карман, выуживая из баночки капсулу аддерала, привычно проглатывая таблетку без воды. - Я не знаю… - неловко признается он, поднимая взгляд на Питера. Тот кивает, тихо фыркая.
- Я не хочу быть тебе должен… - неуверенно произносит Стайлз. - Ты опасный, Дерек прав… Да я и сам знаю.
Питер кривит губы от упоминания имени племянника.
- Разве я делал тебе… больно? - Хейл смотрит настороженно.
- Лидия…
- Тебе, - настойчиво повторяет оборотень. - Лидия - необходимость, не более.
- Мне - нет, - неуверенно признает подросток, медленно, почти плавно поднимаясь с кресла.
Питер следит за ним, не произнося ни слова и не двигаясь с места, просто наблюдает, как мальчишка в пару шагов подходит почти вплотную. И едва заметно раздувает ноздри, принюхиваясь - пахнет от него смесью настороженности и легкого возбуждения.
Стайлз медленно протягивает руку, касаясь щеки мужчины, и Питер обреченно прикрывает глаза, снова чувствуя себя чудным и опасным зверем, которого подросток пытается приручить. Хотя к чему сравнения, когда именно так и обстоит дело?
Стайлз неуверенно, пугливо, проводит пальцами по щеке, к губам, легонько скользит кончиками тонких пальцев по чуть обветренной коже. Хейл слегка улыбается, размыкая губы, обдавая подрагивающие пальцы теплым влажным дыханием.
Есть что-то… правильное в таком положении. Во всяком случае, происходящее не вызывает протеста ни у внутреннего волка, ни у самого Питера. Иллюзия подчинения дается пугающе легко и даже приятно. Стайлз зачарованно водит пальцами по губам, жадно вглядываясь в глаза застывшего перед ним оборотня, наклоняется, и зверь тянется к своему, уже абсолютно и безапелляционно своему, человеку. Осторожно, страшась отпугнуть, позволяя себе только глухое урчание, вместо довольного рыка.
Губы мягко смыкаются в поцелуе, и Питер чувствует металлический привкус крови, но старательно отвлекает себя от него, переключаясь на другие ощущения - юркий влажный язычок, старательно ласкающий рот, горячее дыхание, обжигающее кожу, бешеное и все убыстряющееся сердцебиение, теплые, дрожащие от возбуждения руки, вновь обвивающие шею. Стилински томно стонет, когда Питер властно тянет его к себе, усаживая на свои колени, прижимается теснее, запуская пальцы в волосы хищника, оттягивая, дразня. Но, будучи готовым к следующему шагу, а именно - к освобождению желанного гибкого тела от лишней одежды, Питер не без труда затягивает стальную удавку самоконтроля, отстраняясь от разгоряченного юноши.
Стайлз выглядит… крышесносно. Зацелованные губы, разбитые к тому же и окрашенные легким привкусом крови; лихорадочно блестящие глаза, выражающие сейчас смесь непонимания и жажды продолжения; тонкая молочная кожа, нежная, сладковатая на вкус, покрытая сейчас равномерным румянцем.
Питер тоже не хочет быть в долгу, но дело не в этом.
Питер не хочет делать глупостей, но дело и не в этом.
Питер совсем не хочет получить от шерифа пулю за совращение его единственного сына, но и это не главное.
Просто так надо. Нельзя давить на ребенка, играя на его гормональной неуравновешенности, уверяет себя Хейл, по-прежнему удерживая Стайлза на небольшом расстоянии от себя.
Стилински, кажется, догадывается хотя бы о примерном ходе мыслей, кипящих в голове у этого образца волчьего самоконтроля, потому что, чуть откинув голову, он спрашивает: