-- Так ты местная? – как-то даже с неудовольствием протянула моя спутница.
-- Не то чтобы местная, но живу недалеко, в соседнем районе, -- пояснила я. Та как-то странно оглядела меня, потом подумала немного. При этом она мыском своей изодранной кроссовки что-то рисовала в пыли тропинки. Потом приняла решение:
-- Не надо идти на полустанок. Это далеко. И еще. Берегись наших ментов. Загребут и сдадут на органы в клинику, -- из-под испитого, грязного образа нищенки и профессиональной побирушки проглянул детский непосредственный и любопытствующий облик.
-- Глупости ты говоришь. Милиция предназначена защищать граждан от посягательств на их жизнь, соблюдать закон…
--Может у вас она и предназначена, а у нас вся купленная. Ни за что никому не поможет. Меня вон тоже загребли, хотели почку изъять…
-- Погоди, как это? А родители?
-- Ха, какие родители? Меня мамка нагуляла, когда на рынке в Москве торговала, наградила болячками и бросила, как только родила. Детдомовская я. Так вот они, эти менты поганые, меня в электричке поймали, отправили в деревню к старухе. Там, правда, хорошо было. Отмыли меня, есть дали. Потом анализы всякие делали. Но оказалось, что нечистая я. Какой-то в крови у меня гепатит…
-- Как гепатит?
-- Да не знаю я. Так сказали. Короче, меня под зад коленом и продали Синтику в шайку. Я теперь побираюсь по электричкам. Ребятенка всунут какого, ну из тех, что забракуют в клинике, вот с ним и хожу. Только они больно быстро мрут.
-- Что ты такое говоришь? Как мрут?
-- А че? В клинике вот там детей искусственно делают, а какие не подходят, нам сдают, не за так, конечно, Синтик платит…
Я слушала бред девчонки и никак не могла взять в толк, что тут правда, а что она придумала, чтобы напугать меня. Хотя какой ей прок пугать?
-- Ты точно из другого района? – ворвался в мои мысли голос Свиристелки. – Не обманываешь?
-- С чего мне тебя обманывать. Я там много лет учительницей работала в сельской школе. А теперь на пенсии…
-- А к нам зачем?
-- Я ехала в соседнюю область к приятельнице. Задумалась и проехала ту остановку, что она мне говорила. Сошла с автобуса, повернула не туда, да и заплутала…
-- Думаю, ты правду говоришь. Вот что, не пойдем на полустанок. Давай, вон в ту сторону, к деревне. Там шоссе, автобусы часто ходят. Может и в твой поселок… А к полустанку не ходи… Прощай…
Свиристелка махнула рукой в сторону видневшихся вдалеке строений, а сама повернула назад.
Я решила последовать ее совету и направилась к деревне.
Поле, отделявшее «железку» от домов, показалось бесконечным. Я долго шла его краем, там, где несколько борозд оказались незасеянными и теперь проросли бурьяном, в котором преобладали ромашки, васильки, колокольчики, желтая сурепка. Своими яркими цветами они окаймляли чистое зерновое море, слегка колышущееся под ветерком. В этом разнотравье окраины поля вилась еле заметная тропка. Справа был березняк. Судя по возрасту деревьев, когда-то это было продолжение поля. Потом, в начале девяностых, когда землю разделили на паи, этому участку не повезло. Его хозяин или хозяева больше беспокоились о выделении земли, чем о дальнейшей ее обработке. А у нас в средней полосе так: год-два не обработал – и уже появилась поросль березняка и осинника. Чуть замешкался, забыл об участке – и вот, пожалуйста, готова новая молодая рощица. Как говорят у нас – Кошкин лес. Теперь уже вернуть этот участок в состав пахотных земель сложно. Правда, и владельцы теперь мало что поимеют, если не продадут его, конечно, какому-нибудь богачу под дачу.
Я зашла в березняк, походила среди тоненьких стволиков, заросших высокой травой, которая сейчас поникла под ногами многочисленных любителей земляники. Нашла несколько ягод в нетронутой траве и пошла дальше.
Рощица вывела меня к огородам. За каждым двором простиралось картофельное поле. В основном, ухоженные, окученные делянки уже пестрели белыми, розовыми, фиолетовыми гроздьями цветов. Кое-где они перемежались с участками необработанной земли. Здесь либо хозяева старые, либо умерли или, что еще хуже, спились от беспросветности существования.
Сельская жизнь тяжела и строго регламентирована. Здесь сложно представить сельчанина бездумно загорающим под солнцем. Разве что на прополке бесконечных грядок с овощами или в поле, на выпасе, когда поневоле приходится быть привязанным к десятку коров частного стада. Как мне все это знакомо.
Я прошла вдоль двух огородов по меже и очутилась в проулке. Узенькая тропка вилась вдоль заборов. По всему чувствовалось, что хозяева обеих усадеб люди обеспеченные.
Заглянула в один двор, во второй. Но никого не увидала. Заходить остереглась. В последнее время хозяева домов стали заводить собак как охрану от любителей прибрать к рукам все, что лежит на виду. В первом дворе было тихо. Но и замок на двери ясно сигнализировал непрошенным гостям, что хозяев нет.
Во втором, стоило мне только тронуть щеколду калитки, откуда-то кубарем выкатилась коротконогая, вся такая тугая, как сарделька, коричневая такса, у которой налитые соски волочились по земле. Проскочив у меня между ног, она, забыв о своих обязанностях охранника, проворно покатилась по тропинке вдоль домов.
-- Ах, ты, лярва, вырвалась, улучила момент, проститутка коротконогая, опять к своему кобелю подалась, -- разразилась бранью выскочившая из-под навеса старушка. Тут она заметила меня и неодобрительно оглядела с головы до ног.
-- Ты что ж не удержала шельму? Теперь опять жди приплода. Еще с одним не разобрались, а эта потаскушка скоро новых принесет, -- старушка недовольно поджала губы и кивнула в сторону навеса. Там в большой корзине как карандаши в пенале, торчали вверх остренькие мордочки щенят. Я мгновенно умилилась. Все они были как на подбор – песочного цвета, коротколапые, тугие, как горячие сардельки, с темными глазами, обведенными угольными ресницами.
-- Ой, какая прелесть. И как их много, -- люблю щенят, котят и прочую мелюзгу и потому всегда найду повод восхититься увиденным. Но бабулька моих восторгов не разделяла:
-- Погляжу, как ты запоешь, когда такая шалава, как наша Изольда, на год по три раза будет рожать. И ведь какая тварь, спрячет куда подальше и кормит, пока не подрастут, а потом выведет, нате, хозяева, думайте, куда пристроить. А куда их пристроишь, когда здесь постоянно живут только десять семей, и все уже осчастливлены Изольдиными отпрысками. И опять вывела восемь штук. У-у, паскуды, куды теперь вас…-- бабулька замахнулась на щенят, те мгновенно спрятались за стенками корзины. Тут, наконец, она вспомнила, что за разговором о своих проблемах так и не выяснила цель моего визита.
-- Мимоходом, али как? – поинтересовалась она. Я ей объяснила, что заблудилась, хочу выйти к остановке автобуса.
-- Этоть кто ж надоумил сюда свернуть? У нас автобусы редко бывают. Надо будет еще километра три пехом идти до трассы, а там как удача будет. Может, и подберут до райцентра, -- тут бабулька на мгновение задумалась и что-то для себя решила.
-- Вот что, девка. Давай, договоримся. Ты берешь одного из щенков этой лярвы, потаскухи криволапой, а я помогу тебе добраться до автобуса. Скоро по трассе пойдет рейсовый. Ну как, идет?
Что мне оставалось? Естественно, я согласилась. И через десять минут уже сидела в раздолбанной «четверке» со щенком на руках. Вел машину дедок, явно переваливший семидесятилетний рубеж. Да еще в бифокальных очках. Но мне было все равно. Лишь бы выбраться из этой деревенской глуши и оказаться у себя дома.
Дедок довольно точно подгадал к приходу автобуса. Я уселась на заднее сиденье и оглядела свое приобретенте. На руках у меня вертелся толстенький коротколапый щенок песочного цвета с длинной мордочкой и угольными глазенками, обведенными черными веками. Взгляд его был глубок и бессмыслен.