В результате я оказалась в клинике по поводу выкидыша. Сохранять было уже поздно. Родился ребенок меньше килограмма весом. Ольга принимала сама. Сказала, что ребенок неживой.
Я даже не задумалась сразу, каким образом он у меня получился. Потрясена была самой возможностью беременности. К сожалению, при первых родах в результате недосмотра молоденькой акушерки я перенесла серьезное заболевание. И вердикт врачей был единогласным – больше детей не будет.
И вот ребенок, и у кого? У меня, у той, которая прошла в свое время череду лечебных учреждений в надежде поправить здоровье и родить. Самое страшное было в осознании: мне была дана возможность произвести на свет малыша, а я не сохранила ребенка. Мало того, я даже не подозревала о нем до этого дня, занятая проблемами сына.
Нарыдавшись, отпившись успокоительными, я отправилась домой. Ребенка Ольга не отдала, сказала, что сама все устроит. А мне надо думать о дальнейшей жизни. Она была права. Ситуация с работой складывалась не лучшим образом. Любое мое отсутствие могло стать поводом к увольнению. В тот момент я была явно заторможена. Но потом, сколько слез было пролито именно потому, что не я сама похоронила новорожденного …
А перед новогодними праздниками, где-то месяцев через пять мне позвонила Ольга. Я с ней после того случая не общалась. Очень уж тяжело было говорить о случившемся. Да и она меня не тревожила. А тут вдруг позвонила. Ну, поболтали о том, о сем. Потом она как бы невзначай проронила:
-- Что-то ты не интересуешься, что стало с твоим ребенком. А ведь он выжил. Я не стала тебя тогда обнадеживать, уж больно плоха была девочка. Зарегистрировала ее как рожденную бомжихой. Но малышка выкарабкалась. Сейчас она в доме ребенка…
И Ольга дала мне координаты. Я еле дождалась рабочего дня. Под благовидным предлогом отпросилась с работы и сразу поехала по адресу. Собрала все необходимые документы… И моя дочь теперь всегда со мной…
И вот теперь я еду, чтобы поддержать убитого горем старика, отца Ольги.
Коренные сунженские казаки, предки Ольги жили в тех местах, наверное, еще со времен возникновения крепости Грозная, которая потом превратилась в город.
Мой дед купил домик в этой части города, как раз на смычке еврейской слободки, армянской Бароновки и казачьих поселений. В послевоенные годы их четкое деление было размыто за счет хлынувших в эти места беженцев из разоренных деревень и городов центра России. В их числе были и мои родные.
Мы жили на улице Угловой, одним краем упиравшейся в берег Сунжы, другим пересекавшейся с окраинной улицей Спокойной. Улица эта отделяла город от начинавшихся за дорогой садов. Ткаченковы жили с другой стороны квартала, в переулке. Когда-то он был заселен только коренными казачьими семьями. Но после войны превратился в интернациональное общежитие
.
Отец Ольги мне запомнился представительным, уверенным в себе человеком, пользующимся уважением соседей. Однажды узнала, что он работает в министерстве республики, чуть ли не министр. Подивилась, что домик у него маленький, традиционной постройки, как и у большинства соседей. Потом уже хозяева обложили его кирпичом и несколько приукрасили. И все-таки этому жилищу было ой как далеко до дворцов нынешних даже районных руководителей.
В семье Ткаченковых было двое детей. Девочки-двойняшки. Но не близнецы. Одна, Ольга, была крупной, темноволосой, очень похожей на отца. Вторая, Катя, -- маленькой, кругленькой, с беленькими кудрявыми волосами, вылитая мать.
Квартира Ольги располагалась рядом с клиникой, в красивом пятиэтажном доме новой постройки. Открыл мне высокий, худой и в то же время прямой как палка старик. Я его сразу узнала. Прошло столько лет, а он не состарился, он просто высох и сейчас напоминал ожившую мумию. Резануло в сердце, когда он понял, кто я, и его глаза наполнились слезами. Тяжело видеть, как плачут старики. У этого было огромное горе.
Отец Ольги усадил меня пить чай, а сам все суетился, все переставлял чашки, тарелочки с нарезкой, потом просто теребил в руках полотенце. Он не раз порывался что-то мне сказать, и все не мог решиться.
-- Я рад, что вы откликнулись на мою просьбу. Олюня так мне и говорила, что если что-то случится, я должен найти вас. Она мне рассказывала, как вы обнаружили мать своего одноклассника… Поверьте, мне просто не к кому больше обратиться. Никто не верит, что мою дочь убили. Милиция считает, что это был суицид. Но я не верю. С чего бы моя дочь, известный гинеколог, вдруг, ни с того, ни с сего спрыгнула с моста, -- старик запинался, речь его перемешалась судорожными всхлипами. Из старчески бесцветных глаз текли слезы.