— Ну, добро, теперь давай к хлопцам, устраивайся. Женя, — обратился он к Крахмалову, — отведи-ка ты Федотова к моему помощнику Грише Гусакову. А я тут помозгую маленько. — Он снова склонился над картой: за этим занятием мы застали Попова десяток минут назад.
Заместитель командира разведки Григорий Харапонович Гусаков родился в Бывалино, неподалеку от Старого Сиротина. Это был плотный, среднего роста, рыжеватый мужчина лет сорока, на полном лице которого резко выделялись белесые брови, тонкие, вроде всегда поджатые губы и волевой подбородок.
Гусаков подвел меня к ребятам, тесной группой сидевшим у догоравшего костра.
— Вот вам пополнение, — сказал он, кивнув в мою сторону.
Ребята обернулись, и каждый моментально, пристальным, насквозь пронизывающим взглядом «срисовал» меня.
— Что ж, — ответил один из них, — мы всегда рады пополнению.
Я стоял с подветренной стороны костра, тоже «срисовывал» каждого. Ноги побаливали и от дороги, и от «визитов» по начальству, но я крепился, хотел и себе и им показать, что и я не лыком шит.
— Ну, чего стоишь? — промолвил все тот же разведчик, как позже я узнал, Иван Киреев. — Присаживайся. Вот и бульбочка наша дошла.
Обгоревшим прутиком лещины он сноровисто выкатывал из горячего пепла картофелины, пробовал — испеклись ли? — прямо пальцами, хукая на них. Некоторые откладывал в сторону, другие опять зарывал в горячую золу, чтобы «дошли» у полыхавших жаром углей.
Я развязал вещмешок, достал ладный кусок сала, что дала на дорогу соседка, две луковицы, головку чеснока, тряпицу с солью и, расстелив чистое полотенце возле горки печеной картошки, положил на него всю эту домашнюю снедь.
— Угощаешь? — хитровато спросил Киреев.
— Нет, — ответил я. — У разведчиков так положено. Что в печи, ну, в вещмешке, — все на стол мечи.
— Откуда тебе знать: положено, не положено? — отозвался вдруг Григорий Гусаков, и все сидевшие у костра внимательно поглядели на меня.
— Почти год был в разведке — как не знать? В бригаде Марченко…
Вот тут-то ледок недоверия и начал постепенно плавиться. Ребята расспрашивали меня, как воевалось, я интересовался их делами.
Еще задолго до вечера последовала команда быть готовыми в дорогу. Обычно перед тем как покинуть бивак, даже небольшой по времени привал, каждый был озабочен: все ли взято с собой, хорошо ли подогнаны лямки вещмешка, как прилегает он к спине, не бренчит ли, не стучит ли в нем содержимое, не жмет ли обувь, удобен ли ремень оружия, под рукой ли патроны, гранаты, а может, надо что-то заштопать, зашить. Вроде мелочи, однако и от них зависит дальнейший путь-дорога. Этим мы, разведчики, да и другие партизаны занимались до самых сумерек, а некоторые хлопотали даже при тусклых бликах костров, теперь дымившихся под густыми кронами елей. Наших же командиров то вызывали в штаб, то они, уединившись, о чем-то тихо разговаривали, негромко спорили. По всему чувствовалось, что отправляемся на необычное и важное боевое задание. Боеприпасов, как узнал я, не хватало не только в нашей, сегодня пришедшей группе Крахмалова, но и у разведчиков. Во время блокады связь по воздуху с Большой землей прервалась, самолеты не сбросили ни одного мешка с оружием и боеприпасами.
За час до заката последовал приказ: оставить пять патронов на винтовку, остальные сдать представителю штаба бригады. Новички недоумевали: почему? Бывалые бойцы объяснили просто: патроны нужны разведчикам и штурмовой группе.
Прорываться больше некуда — только в сторону Ушачского района, за Двину. Действовать в прифронтовом «треугольнике» партизаны уже не могли, так как здесь скопились вражеские воинские части. В каждом населенном пункте, на каждой высотке, на берегах больших и малых рек и озер гитлеровцы поставили гарнизоны, опорные пункты, приступили к строительству линий обороны.
Поужинали плотно: кто знает, когда придется перекусить. Да и в походе, в бою полный вещмешок, если в нем не боеприпасы, а что-то из съестного, больно уж давит на плечи. Правда, мой теперь был полупустой. Это заметил Григорий Гусаков и сунул мне горбушку хлеба, шматок сала, полдесятка печеных картошек. Кто-либо из партизан-«пехотинцев», может, не понял бы подобного жеста заместителя командира разведки. Но у нас, разведчиков, так уж заведено: у всех в вещмешках должно быть всего поровну — и патронов, и гранат, и продуктов. А если вещмешки пусты — а случалось это часто, — то, как говорится, «зубы на палицу»…
Неспокойной была ночь, и почти никто не спал. Слышимость в безветрие отличная. То справа, то слева, то позади вдруг раздавалась пулеметно-автоматная трескотня, невидимые для нас ракеты подсвечивали небо. Вероятно, гитлеровцы, пронюхав, что под Бочканами находится партизанская бригада, выставили заслоны, и на них натыкались группы, разыскивавшие свои подразделения.
И действительно, вскоре в наш отряд принесли двух тяжело раненных, и Нина, пришедшая было натереть мои ноги, быстро убежала с сумкой к шалашу Фидусова.
Когда хорошо стемнело, посыльный вызвал Попова и Алексеева, политрука нашей разведки, в штаб бригады. Долго там они не побыли. Возвратились вместе с тем же посыльным. За плечами у каждого — туго набитые, тяжелые вещмешки.
— Ну вот и все! — весело сказал Попов, снимая с плеч увесистую поклажу.
Как только он поставил на землю вещмешок, по специфическому звуку мы определили — патроны.
— Хлопцы, давай поближе, — приказал командир и, когда мы обступили его, начал тихим голосом: — О том, что скажу, не знают даже командиры стрелковых взводов. Куда мы поведем, туда они и пойдут. Так что никому — ни-ни, — он приложил палец к полным губам. — Сегодня идем на Ушаччину. Думаю, для каждого из вас знаком этот путь.
Ребята согласно кивнули, а Попов взглянул на меня. Я тоже кивнул, дескать, это недалеко от моих родных мест, был там не раз.
— Наша задача, — продолжал командир, — подойти к насыпи железной дороги со стороны Оболи, заминировать и не допустить подкрепления — и тем самым обеспечить безопасность перехода бригадной колонны. Разведка отряда Константинова будет выполнять такую же задачу слева от нас, со стороны Шумилино. Мы затем соединяемся с ней и прикрываем бригаду — идем за обозом с больными и ранеными, хозяйственниками. Вопросы есть?
Все было понятно: не раз мы применяли такую тактику для перехода железнодорожных магистралей, и она почти никогда не подводила, хотя разведке иногда бывало очень жарко.
Ближе к полуночи тронулись в путь. Впереди шла штурмовая группа, наша разведка справа, разведка отряда Константинова — на другом фланге. Она должна была стать заслоном левее станции Ловша. Пока подтягивалась основная часть бригады к штурмовой группе, разведка справа и слева ушла вперед. До «железки» добрались незамеченными. Затем охрана, увидев такую колонну у самого семафора, растерялась и не открыла огня. Однако она, видно, вызвала помощь из Оболи. Мы к этому времени заминировали колею и сидели в засаде у самого полотна. Справа послышался металлический равномерный перестук, и не трудно было определить, что шел не тяжеловесный состав и даже не порожняк, а обычная автодрезина, на прицепе которой могла быть лишь платформа, по бокам защищенная от пуль мешками с песком, — нечто вроде гнезда с двумя-тремя пулеметами. Она шла медленно, с включенными фарами, и яркие полосы света тщательно прощупывали насыпь. Наша мина стояла «на удочке». Подрывник, однако, поторопился дернуть за шнур — темно-оранжевый столб взрыва взметнулся преждевременно, перед самой дрезиной. Водитель, видно, был опытный — не растерялся, тут же дал задний ход. На платформе бешено заработали пулеметы, а мы ударили по дрезине. Но тут же замолчали: экономили патроны. Замолчали и вражеские пулеметы, и дрезина медленно задним ходом попятилась к Оболи. Ее не стали преследовать, так как личный состав бригады уже перевалил через полотно. Теперь шли повозки с больными и ранеными, ждал своей очереди замыкавший колонну партизанский хозвзвод.
Первую часть плана мы уже выполнили. Предстояло идти по полотну на встречу с разведкой Константинова, чтобы вместе с ней прикрыть с тыла и флангов нашу бригаду.