Константинов, продолжая отбивать вражеские атаки, отправил в штаб бригады связного: что делать? Затем послал второго, третьего. Но ни один из них не вернулся…
Меня все время терзала мысль, что надо быстрее попасть в штаб своего отряда и доложить командованию о результатах разведки и положении отряда Константинова. Еще по дороге в Бальбиново я послал в штаб своего разведчика, но добрался ли он, доложил ли Попову или Фидусову? Если и доложил, то теперь там наверняка не знают, в какое положение попал наш ближайший сосед — отряд имени С. М. Кирова. Поэтому приказал Ивану Кирееву собрать наших разведчиков на краю деревни. Когда же отбили очередную атаку и наступило затишье, сказал Николаю Григорьевичу, что не можем дольше оставаться на его линии обороны, потому что мы — разведка…
— Спасибо!.. Да и нам, видно, скоро придется отходить, — со вздохом ответил он.
Бальбиново пылало, черный дым относило ветром на болото. Некому было тушить добротные дома и постройки: жители эвакуированы в глубь партизанской зоны.
За деревней — в ложбинке возле дряхлого гумна — увидели группу раненых, которые перевязывали друг друга. Тут же находились окровавленный командир второго взвода Сергей Баев, партизаны Иван Шилов, Маша Петрова и другие. Всех их я хорошо знал: земляки, родом из соседних деревень, да и в партизанах не раз сражались плечом к плечу. Тягостно, как-то неловко оставлять боевых товарищей, но долг разведчика звал в свой отряд.
Когда кустами пробирались к Козейщине, нас окликнули:
— Давай сюда, ребята!
Это была группа разведчиков, которых мы сменили утром, с ними и Иван Попов. Командир начал упрекать меня, что поздновато послал к нему связного. Хотя я и обрадовался, что боец жив и доложил о засаде, однако, разгоряченный сложившейся ситуацией на линии обороны Константинова, заперечил: как можно отрывать даже одного человека от небольшой группы, если предстоял засадный бой со столь необычным по силе противником? Притом как посылать связного, если еще не знаешь и даже не предполагаешь результатов будущей засады, не представляешь, на что способна и как поведет себя вражеская колонна?..
Иван Митрофанович пристально взглянул на меня, скользнул взглядом по изнуренным лицам разведчиков, только что вышедших из боя, и, видимо, понял, что его упрек не уместен, догадался, отчего я такой раздраженный. Оборвав меня на полуслове, командир приказал занимать свой участок обороны — перед деревней Ляхово, за Залуженской горой. Позади нас, ближе к деревне, располагались позиции взвода Василия Орлова. С правого фланга рядом с нами, через большак на взлобке, была оборона Михаила Смольникова. Между горой и взлобком протекал ручеек. Мостик через него на шоссе партизаны успели разобрать, значит, и танкам не так-то легко будет прорваться на наши рубежи, для этого нужно под огнем наводить переправу. Немного успокаивало и придавало силы еще и то, что в каждом взводе имелось по противотанковому ружью…
Как только вражеская колонна появилась на Залуженской горе, через которую проходил большак, дружным огнем отозвался взвод Смольникова, издали ударили сюда и бойцы Орлова. Пехота противника тотчас же рассыпалась, залегла в кюветах, вдоль ручья и по Залуженской горе. Зато выдвинулись вперед танки, на марше по-прежнему следовавшие ближе к середине колонны. Они открыли бешеный огонь из пулеметов и орудий. Разрывы снарядов подступали все ближе к нашим траншеям. Ударили по обороне и тяжелые минометы. Вот тут-то, с расстояния метров в триста, открыли огонь партизанские бронебойщики. Танкисты-фронтовики знали это грозное для их машин оружие, поэтому попятились, но огня не прекратили, старались нащупать гнезда и подавить расчеты ПТР. Правда, для этого им пришлось прикрыться Залуженской горой, и теперь только черные следы от танковых траков виднелись на ее склоне, обращенном к нам.
Враг понял, что главный участок, наиболее опасный, но открывающий ему путь на Ушачи, — пригорок возле шоссе, где находилась линия обороны взвода Смольникова. На этом небольшом пятачке у большака и сосредоточили огонь гитлеровцы. Взрывы снарядов и мин буквально перемешивали мокрый снег с желто-бурым песком. Пасмурный апрельский день при полном безветрии стал сумрачным от пороховых газов, от дыма разрывов снарядов и тяжелых мин. Отстреливаясь от наседавших врагов, я постоянно следил за обороной соседнего взвода Михаила Смольникова. Там была моя сестра Нина, и я отвечал за ее жизнь не только перед самим собой, не только перед собственной совестью. В ушах звучал голос матери:
— Ты смотри за ней, сынок, чтоб чего-нибудь не случилось…
А там уже огонь достиг того предела, когда бойцы перестают кланяться взрывам снарядов и мин, густому посвисту пуль — в полный рост перебегают с одного места на другое, чтобы занять более удобные секторы обороны. Часто среди группок партизан замечаю свою Нину — по ее санитарной сумке… Вот она, не прячась от шквального огня, тащит раненого.
— Нина-а, пригни-ись! — кричу изо всех сил.
Но в этом адском грохоте, в трескотне автоматно-пулеметного огня она не слышит меня, занята своим делом.
— Сестричка, держись! — успеваю крикнуть, пробегая возле лощинки, в которую она стянула раненых и теперь перевязывала.
Нина подняла воспаленные глаза, как-то отчужденно — вроде не узнала — взглянула на меня, но все же ее голос дрогнул:
— Держусь, братка, держусь…
И этот отчужденный взгляд, и этот дрогнувший голос на слове «братка» — до сих пор со мной…
Но тут один из танков стремительно вынырнул из-за горы и на большой скорости ринулся на позиции, с ходу проутюжил окоп соседей-бронебойщиков Владимира Волкова и Василия Федуры — раздавил их гусеницами. Тотчас же Петр Пузиков, начальник штаба отряда имени К. Е. Ворошилова, схватил противотанковое ружье и открыл огонь по танкам, снова появившимся из-за горы. Было отчетливо видно, как на корпусе то одного, то другого, то третьего ярко вспыхивали искры бронебойных пуль, но они не причиняли вреда стальным махинам. Тут же немцы обнаружили, откуда бьет ПТР, и Пузикова ранило осколком снаряда, разорвавшегося неподалеку от его окопа… Вскоре бронебойщики Николай Королев и Николай Зайцев метким выстрелом подбили один из танков, и он замер на поле боя. Но через минуту второй, круто развернувшись, ударил из орудия по нашим смельчакам. Прямым попаданием снаряда оба они были сражены наповал. Спустя несколько мгновений первым же выстрелом Тимофей Гусаков из другого ПТР заставил замолчать и этот танк. Гитлеровцы уволокли его на буксире на Залуженскую гору.
Когда густая цепь вражеских солдат в приплюснутых касках снова хлынула в контратаку, вместе с группой разведчиков я перемахнул большак — побежали на помощь взводу Михаила Смольникова. С ходу бросились в атаку, раздумывать некогда. Промедлишь — в один миг получишь пулю в лоб или штык в грудь: фашистские гренадеры натренированы в боях на фронте, да и снаряжение у них не идет ни в какое сравнение с партизанским.
Трудно в такой ситуации мгновенно осмыслить происходящее, даже рассмотреть, где свои, где враг. Все сцепилось и слилось в какой-то огромный живой клубок, который перекатывался с одного места на другое. Направить движение этого клубка никто не мог — ни партизаны, ни гитлеровцы. Дело в том, что отряд Василия Нестерова весь огонь разумно сконцентрировал на Залуженской горе и не давал никакой возможности карателям подняться, чтобы сбежать в низину и помочь своим. Но и фашисты из-за горы открыли такой минометный огонь по отряду имени К. Е. Ворошилова, что не только бежать вниз на помощь своим, но и поднять голову из траншеи невозможно.
А клубок партизан и вражеских солдат внизу, в пойме вымерзшего за зиму небольшого ручья, катался то вправо, то влево, то вперед, то назад. Стрелять сюда ни гитлеровцам, ни нам никак нельзя: поразишь своих…
Остатки партизан взвода Смольникова окружили своего командира и отбивали наседавших со всех сторон фашистов. Они заметили партизанского вожака и теперь стремились во что бы то ни стало уничтожить его. Вовремя, однако, мои хлопцы подоспели на помощь! Хотя и немного нас, но все же свежие силы. И нам тоже пришлось столкнуться с новой волной фашистов, залегших невдалеке, а теперь поднявшихся во весь рост для броска врукопашную. Они безо всякой осторожности лезли на нас. Нельзя допустить их до рукопашной: они перебьют нас до одного, передушат. И мы, не сговариваясь, с близкого расстояния с колена открыли дружный огонь.