Тревожные мысли асессора моментально сменил нарастающий гнев. Что-то от него пыталось ускользнуть, словно сжатый в руке угорь.
— Вопросы задаём мы! — рявкнул через мгновение асессор и тут же сменил тон. — Рассказывал бюргер Якоб, что сосед Томас скончался после того как ты сказала ему «мало тебе осталось» и что завидовала ты урожаям Якоба, после чего земля его стала яловой, а так как всё это стало по необъяснимым причинам, считаем мы, что имеем дело с чарами. Ты же как объяснишь эти напасти?
Хильдегард вновь замолкла. Люди асессора вскоре завершили обыск и, передав ему опись предметов, встали вокруг Хильдегард. В звенящей тишине асессору показалось, что он слышит собственное дыхание и биение сердца. Глаза пробежали по описи предметов.
— Для чего используешь котёл и зачем тебе кости и кровь петуха? — неторопливо спросил де Линден.
— Не знаете то, что знаю я — выдавила через некоторое время Хильдегард, опустив глаза. — А потому не имеете надо мной ни власти мирской, ни власти Христовой.
Асессор де Линден почувствовал, как суеверный страх стал смешиваться в его душе с негодованием и яростью. Люди асессора послушно стояли в ожидании приказа.
— Почему не хочешь отвечать на мой вопрос? — спросил де Линден тяжёлым голосом, сдерживая нараставший гнев.
Не дождавшись ответа, асессор дал своим людям знак заковать Хильдегард в цепь и доставить в суд, как вдруг она вытянула вперёд жилистую руку с растопыренными пальцами, будто противясь аресту. Челюсть старухи задрожала от злобы, глаза, смотревшие прямо на асессора, стали выпучиваться и стекленеть. Казалось, сама кровь Хильдегард закипала от злости, искавшей выход наружу. Де Линден почувствовал жгучую боль в груди, словно десятки игл вошли в его сердце. В глазах стала темнеть, перестало хватать воздуха. Асессор почувствовал, как земля ушла из-под ног. Упав на колени и не найдя в себе в сил подняться, асессор распластался на спине. Один из его людей нащупал слабеющий пульс и стал пытаться привести его в чувство. Двое других почувствовали животный страх, который никогда не испытывали, и побежали к своим лошадям. Когда оба садились в сёдла, асессор так и не появился.
***
Пожилой священник Ульрих, изучавший историю оккультных верований со времён вавилонян и халдеев, склонился над книгой из своей богатой библиотеки. В свободное от богослужения время Ульрих много читал, выписывая все сообщения о необъяснимых явлениях и перепроверяя их в источниках, которые считал надёжными. В церковных кругах Трира Ульрих прослыл эрудитом, а знакомые называли его «майстером Ульрихом», хотя сам старался особенно не распространяться о своём увлечении. Назначенный судьёй фон Шталленбергом прокурор Иоганн Панарц, решив воспользоваться услугами Ульриха, привлёк его для рассмотрения дела бюргера Якоба, в котором несколько людей также объявили себя потерпевшими. Собрав на своём столе материалы дела и кипу книг, Ульрих старательно выводил письменное заключение: «Поскольку сам человек как таковой не обладает сверхъестественными способностями, неверие многих людей в таковые совершенно понятно. Однако наделённый свыше свободной волей человек может отвергнуть Бога. Наиболее склонны к этому женщины. Корень этого, по моему мнению, следует искать в первобытных временах, когда мужчины уходили на охоту и собирательство, а женщины оставались одни. Если мужчинам в силу их обязательств было свойственно рациональное мышление, свободное от всякого страха, женщины переживали в пещерах всяческие тревоги и опасения, будучи физически слабее мужчин. Разум женщины поэтому первым уверовал в сверхъестественное и его способность легко решать любые дела. Однако поскольку всё дурное предаётся забвению более охотно, нежели хорошее, учёные мужи располагают незначительным количеством достоверных случаев чёрного колдовства за всю историю, которое следует отличать от пророческих способностей и языческих утверждений о диковинных силах. По этой причине мы помним Кассандру, римских сивилл, но едва ли тех, кто своими чарами вызывал какую-либо скверну. Оттого каждое сообщение о чёрном колдовстве требует старательного изучения и доказательств, дабы кара была справедливой, а на осудивших не возводили напраслину». После этих слов майстер Ульрих закончил писать и лёг спать, чтобы завтра продолжить работу.