- Прости, Люська. Я очень старался. Но это физиология, тут ничего не попишешь. Зато всё уже позади, осталось только наслаждение и радость обоюдного секса. Всё будет хорошо, девочка моя любимая. - И опять ласкать, обнимать, целовать, пока не заснула.
А сам Володя Алёшкин ещё толком не верил, что Люся теперь его, только его. А не этого Плутона от космоса, с которым она так не по-детски целовалась там, на озере. Он видел их, но никогда никому об этом не расскажет.
Расписались в августе. Люся так и не помирилась с родителями Володи, вернее, они сами не пришли к ним, не захотели поздравить. Он, конечно, переживал, но вида не показывал. Римма Ивановна прикатила, но и тут не получилось с теплотой отношений. Люську перевели в Ленинградский институт, ей оставался последний курс, но жить к тётке она не пошла. Проводив Алёшкина в первый в его жизни поход, она занялась учёбой, новыми проектами и идеями. И скучала, реально скучала по Владимиру Алексеевичу Алёшкину, её мужу... В съёмной квартирке, где она, по сути, только ночевала, на стенах висели их свадебные фотографии, просто фото и отличный портрет Володи с выглядывающей из-за его спины Люсей, сделанный на второй день свадьбы. Она и вставала с ним, и ложилась спать, и ела и зубы чистила, рассказывала новости, советовалась. В октябре позвонила Римма Ивановна, телефон ей дал Володя, на всякий случай. Зачем? Какой случай? Не став выяснять, она прослушала информацию о рождении мальчика, которому дали имя Вова и записали Алёшкиным.
- От меня что надо? - Спросила не очень уважительно.
- Ничего, ровным счётом ничего. Может, ты переедешь ко мне? Тебе отсюда и ближе, и комфортнее. Да и мне не будет так скучно.
- Спасибо, но родители Володи будут не в восторге, оно вам надо?
- Но мне хочется помочь вам, ведь Володенька для меня больше, чем сын, он - единственная родная душа, мы с ним всю жизнь очень дружили. Неужели ты хочешь встать между нами? Рассорить нас.
- А вы, Римма Ивановна, ничего не перепутали? Смею напомнить, что меня выставили из вашего дома. Вы полагаете, что комфорт и более близкое расположение института смогут заставить меня забыть об этом? Я с радостью помогу вам, если моё участие понадобится, но жить у вас не буду. Уж простите.
Как накаркала. Люся ждала своего моряка, считая уже не дни, а часы. Он вот-вот должен был появиться, не разрешив ей встретить его в Североморске. Что-то у них там пошло не так. Звонок прозвенел, сердце забилось, чашка вылетела из рук, но не разбилась. Господи, приехал. Но на пороге стояла Римма Ивановна. Люська похолодела, вся кровь слилась в одно место, в пятки, лицо побледнело, руки и ноги завибрировали.
- Что? - Только и выдавила она.
- Всё хорошо, не беспокойся. Я за тобой. И, пожалуйста, не спрашивай у меня ничего, они тебе сами всё расскажут.
- Да что расскажут? Кто они? - И, схватив телефон, стала звонить мужу.
- Люся, со мной всё хорошо, я две минуты, как приехал. Просто приезжай, по телефону такие вещи не обсуждаются.
Ну что делать? Поехала.
В доме тётки было столпотворение. В кресле сидел мужчина в строгом костюме с портфельчиком на коленях. На диване расположились родители Володи и пожилая пара, ухоженная, презентабельная, как стали говорить, а в проёме спальни возвышалась дивчина. И все они воззрились на Люсю недобрым взглядом. Вот так сюрприз. И что? А где же её благоверный? Она поздоровалась и прошла на кухню, понимая, что ничего не понимает. Римма Ивановна за ней.
- Он в ванной. С дороги.
- Я так понимаю, что не достойна вашего внимания и сочувствия. Но, уж, если пригласили, поите кофе.
На кухню вошла высокая швабра и хозяйскими жестами стала вытаскивать чашки, блюдца, ложки. Она всем видом показывала, что Люся здесь никто. Да никто и не претендовал. Влетел Алёшкин, у его жены подкосились ноги, и она, наконец, присела. Свежий после душа, глаза блестят, губы яркие, такие желанные, да ещё и без майки... Что они тут делают? Они где должны сейчас находиться?
- Люська, родная моя! - Алёшкин, никого не стесняясь, схватил свою жену и закружил, хорошо, что кухня была не маленькая. - Я думал, не доживу, честное слово.
Он докружил её до спальни тётки, закрыл дверь и стал целовать так неистово, так страстно, что у Люськи сразу поехала крыша. Но...
- Володя, милый мой, неудобно же. Там люди...
- Я их не звал, и Римма тоже. Посидят. - И опять, уже снимая свитерок, поднял ей руки, отодвинул чашечку бюстгальтера и впился в грудь, как проголодавшийся зверь.
- Люся, Люсенька, каждую ночь я умирал в своём кубрике без моих девочек (так её муж называл её грудь), без твоих сладких губёшек, без тебя, моя любимая, жизнь моя и утеха. Я сейчас выйду из берегов. - Он вспыхнул, застонал, довольно громко.