— Сколько тебе было лет, когда ты ушла из церкви?
— Шестнадцать, — сказала Эбигейл.
— Ты контактировала с отцом после этого?
— Нет, — сказала Эбигейл, — и это мне как раз нравится.
— Он никогда не пытался найти тебя или связаться с тобой?
— Нет. Я была девиантом, не так ли? Так они называют людей, которые уходят. У него не могло быть дочери, которая была бы девиантом, а не главой церкви. Он, наверное, был так же рад видеть мою спину, как и я его.
Эбигейл выпила еще вина. Ее бледные щеки становились розовыми.
— Знаешь, — резко сказала она, — до церкви он мне нравился. Наверное, я его любила. Мне всегда нравилось быть типа как парень, и он возился со мной, бросал мяч и все такое. Он был не против того, что я сорванец и все такое, но после Мазу он изменился. Она чертова социопатка, — злобно сказала Эбигейл, — и она изменила его.
Страйк предпочел не отвечать на этот комментарий. Он, конечно, знал, что под сильным воздействием возможны алхимические изменения личности, особенно у тех, чей характер еще не до конца сформировался. Однако, по словам Эбигейл, Уэйс был харизматичным, аморальным плутом даже в браке с первой женой, а вторая, судя по всему, была просто идеальной сообщницей в его восхождении к статусу мессии.
— Он начал отчитывать меня за все, что Мазу во мне не нравилось, — продолжала Эбигейл. — Она сказала, что я помешана на мальчиках. Мне было восемь лет. Мне просто нравилось играть в футбол… А потом она сказала, что я больше не могу называть его “папа”, а должна говорить “папа Джей”, как все остальные.
— Это мир мужчин, — сказала Эбигейл Гловер, откинув голову назад, — а такие женщины, как Мазу, знают, где власть, и играют в игру, хотят, чтобы мужчины были довольны, и тогда мужчины позволяют им иметь немного власти. Она заставляла всех девушек делать… то, что ей не приходилось делать. Она это делала. Она была там, — Эбигейл поднял одну руку горизонтально, как можно выше, — а мы были там, внизу, — сказала она, указывая на пол. Она топтала всех нас, чтобы стать чертовой королевой.
— А к собственной дочери она относилась по-другому? — спросил Страйк.
— О, да, — сказала Эбигейл, делая еще один глоток вина. — Дайю была избалованной девчонкой, но это не значит… то, что с ней произошло… Это было чертовски ужасно. Она раздражала, но я тоже была расстроена. Мазу не думала, что я была расстроена, но мне было не все равно. Все вернулось, то, что случилось с мамой, и все остальное. Я, блядь, наелась морем, — пробормотала Эбигейл. — Даже “Пиратов Карибского моря” не могу смотреть.
— Можно ли вернуться к тому, что случилось с Дайю? — спросил Страйк. — Я пойму, если ты не захочешь.
— Мы можем, если хочешь, — сказала Эбигейл, — но я была на ферме, когда это случилось, поэтому не могу многое тебе рассказать.
Ее голос теперь был гораздо свободнее. Страйк догадался, что она ничего не ела между спортзалом и пабом: вино явно сказывалось, хотя она и была крупной.
— Ты помнишь девушку, которая взяла Дайю на пляж в то утро?
— Помню, что она была блондинкой, чуть старше меня, но сейчас я бы не смогла выделить ее из толпы. У тебя не было друзей, ты не должен был сближаться с людьми. Это называлось “материальное обладание” или как-то так. Иногда люди пытались подлизаться ко мне, потому что я была дочерью своего отца, но вскоре они понимали, что это ничего не значит. Если я за кого-нибудь замолвлю слово, Мазу, скорее всего, позаботится о том, чтобы его наказали.
— Значит, ты не знаешь, где сейчас находится Шери Гиттинс?
— Так ее звали, да? Кажется, Шерил. Нет, я не знаю, где кто из них.
— Я слышал, — сказал Страйк, — что Шери выехала на грузовике с фермы Чепмена мимо тебя и еще двух человек в то утро, когда утонула Дайю.
— Черт возьми, ты это знаешь? — сказал Эбигейл, выглядя скорее расстроенной, чем впечатленной
— Моя напарница брала интервью у Шейлы Кеннетт.
— Черт побери, неужели старая Шейла еще жива? Я думала, она уже давно умерла. Да, я, парень по имени Пол и муж Шейлы были на раннем дежурстве — надо было кормить скот, собирать яйца и готовить завтрак. Мимо нас в фургоне проехали девчонка Шери и Дайю, они ехали на овощной базар. Дайю помахала нам рукой. Мы удивились, но решили, что она получила разрешение на поездку. Она могла делать много всего, что не делали остальные дети.
— А когда ты узнала, что она утонула?