— Да, если найдет свидетелей, тогда худо дело, — раздумчиво сказала Шпильце.
Полиевкт Харлампиевич втянул голову в плечи, съежился и сразу стал похож на того Хлебона-сущенского, который сидел перед следователем.
— Вы полагаете, он может сыскать Чернявого и Эльзу Францевну? — спросил он.
— Чернявого может... И это будет для вас плохо... А Эльзу Францевну — вряд ли. Я вообще не уверена, что она жива... У нее было слабое здоровье... Мне говорили, что она отравилась говяжьим паштетом. Представляете?.. Кто бы мог подумать, что говяжьим паштетом можно отравиться?
Полиевкту Харлампиевичу сделалось не по себе... Он почувствовал себя зябко, неуютно, будто сидел на сильном сквозняке. С одной стороны, это была хорошая новость: с уходом Эльзы Францевны рубилась еще одна нить, связывающая его с убийством дворника. Но с другой стороны, ведь он тоже когда-нибудь может вкусить паштета, или гусиной печенки, или выпить бокал вина... Да вот, даже эта чашка кофе вполне может таить в себе отраву. И Полиевкт Харлампиевич машинально отодвинул чашку. Амалия Потаповна заметила это движение и звонко расхохоталась.
— Какой вы стали впечатлительный, Полиевкт Харлампиевич! Надо лечиться... Могу порекомендовать вам отличного доктора. Это достойный приемник незабвенного Иоганна Катцеля. Молодой и многообещающий доктор. Хоть и не немец...
— Спасибо, драгоценная Амалия Потаповна... Вы уж и так для меня столько сделали...
— А Чернявого надо сыскать, Полиевкт Харлампиевич, — приказным тоном сказала Шпильце. — И сделать это раньше Аристарха Петровича. Надо сыскать и позаботиться о его здоровье.
— Да где ж его найдешь? Небось следователь по всей империи разыскивал... Бог даст, и дальше не найдет.
— Найдет. Если Чернявый жив — найдет. Я ведь о вас же и забочусь... Мне Чернявый не страшен. Ни я его никогда не видела, ни он меня.
Наступила гнетущая пауза. Амалия Потаповна поднялась с кресла; Полиевкт Харлампиевич тоже хотел было вскочить, но она позволила ему сидеть, сама же стала неторопливо ходить по комнате от двери до двери.
— Вот с кем бы мне совсем не хотелось бы встретиться, так это с... — она сделала паузу, — с Юлией Николаевной Бероевой...
Хлебонасущенский истово перекрестился:
— Господь с вами, Амалия Потаповна! Вы — женщина в самом соку... Вам еще жить да жить!
Амалия Потаповна усмехнулась:
— Я помирать не собираюсь. Хотя, разумеется, все от Бога. Не хотела бы я встретиться с Бероевой на этом свете... Ведь Юлия Николаевна жива.
Полиевкт Харлампиевич испуганно смотрел на генеральшу.
— Странно изволите шутить, — хриплым от волнения голосом сказал он.
— Я не шучу... Юлия Бероева жива. Она живет в Швейцарии в маленькой деревушке Лихтендорф вместе с мужем.
— Но этого никак не может быть! Она похоронена на Митрофаньевском кладбище, о чем есть соответствующие документы.
— И тем не менее мне доподлинно известно, что Юлия Николаевна Бероева жива. Много еще неразгаданного в мире... Но вы почему-то не поинтересовались, за кого вышла замуж «покойная»...
— За кого? — тихо спросил Хлебонасущенский.
— Муж Бероевой — Сергей Антонович Ковров.
Хлебонасущенский вскочил как ужаленный.
— Этого не может быть! Вы рассказываете какой-то глупый фарс... Только на театре оживают покойники... В жизни такого быть не может.
— В жизни все может быть, Полиевкт Харлампиевич. Все! И вам решительно следует заняться своим здоровьем. Вам предстоит много дел. Ведь если мне известно место, где пребывает Бероева, то это место может стать известным нашему общему знакомому. Вот в этом я совсем не заинтересована. Полагаю, что и вам это ни к чему. Итак, подведем итоги. Необходимо найти Чернявого и позаботиться о его здоровье. Это — первое! Второе, и как мне представляется, много более трудное и опасное дело: надо позаботиться о здоровье Юлии Николаевны. При ней неотступно находится Ковров и, пока он рядом, сделать что-либо будет трудно. Думайте, Полиевкт Харлампиевич... Если хотите закончить свои дни в уютном домике, а не на каторге — думайте!
Амалия Потаповна села в кресло, подлила в чашки горячего кофе, улыбнувшись, сказала:
— Я вам советую все же подумать насчет опрятной немецкой девушки!
Улицы Петербурга.
Полиевкт Харлампиевич брел по улице, не разбирая пути, не зная, куда и зачем идет... Известие о том, что Бероева жива, повергло его в состояние, схожее с тем, что бывает у людей, узнавших о гибели близких. Страха он не чувствовал, хотя и понимал, что, появись Бероева в качестве свидетельницы, под следствием окажется Амалия Потаповна, а уж она Хлебонасущенского спасать не будет... Его начинало мучить задание Шпильце. От природы Полиевкт Харлампиевич не был жестоким человеком, от вида чужой крови ему становилось дурно, а тут предстояло убийство двух свидетелей, да и свидетели были непростые... Во-первых, их еще следовало отыскать... А уж потом... И как это сделать... Чернявый — мужик серьезный, а уж о Коврове и говорить нечего... «И что же это за судьба у меня такая? — думал Полиевкт Харлампиевич. — Из огня да в полымя».
Очнулся Хлебонасущенский у Пяти углов... Он огляделся и увидел будочника, который, опершись на алебарду, стоял прислонясь к стене спиною, поодаль от размалеванной черными и белыми полосами будки. И тут только понял, куда помимо его воли привело провидение. Через дорогу в двух шагах от перекрестка он увидел яркую, видно недавно подкрашенную, вывеску: «Трактирное заведение «Ерши».
«Ерши». Петербург.
Заведение Прова Викулыча процветало. Сюда уже не пускали извозчиков, мастеровых, девиц, работающих от себя. Ресторация стала местом, где чиновники в складчлну отмечали в своем кругу повышения по службе, награды, жалования... Здесь
любили гулять после удачной сделки купцы и биржевые воротилы. В «Ершах» сколачивались компании великосветских шулеров. По вечерам сюда приезжали после спектаклей офицеры с актрисами и кутили до утра. В потайных комнатах крупные петербургские воры, налетчики и бандиты разрабатывали планы дерзких ограблений. Был здесь и цыганский хор; часто постоянных посетителей встречала «Величальная».
Ресторан только открылся, посетителей было мало. За столиком в углу расположилась шумная студенческая компания, да два чиновника о чем-то тихо договаривались за столиком возле буфетной стойки.
К Полиевкту Харлампиевичу подлетел молодой разбитной половой с огромной копной соломенных волос, разделенных пробором посередине и густо смазанных конопляным маслом. Он усадил Хлебонасущенского за столик у окна. Не успел Полиевкт Харлампиевич глазом моргнуть, а перед ним уже стоял запотелый графинчик с водкой, окруженный тарелочками с икрой, осетриной с хреном, бужениной и другими деликатесами. Не торопясь, Полиевкт Харлампиевич налил рюмку, поглядел на свет, как в хрустальных гранях искрится прозрачная жидкость, выпил и подцепил на вилку кусок икры. Позади него, словно из воздуха, возник Юзич и вкрадчиво сказал:
— С благополучным возвращением от дяди...
— Юзич! — обрадовался Хлебонасущенский. — Эк ты всегда появляешься неожиданно. Садись. Выпей, брат, со мной...
— Посидеть — посижу... А пить не буду. Служба... Не могу людям дурной пример подавать. — Юзич присел на краешек стула. — Матка бозка! Похудели, Полиевкт Харлампиевич... Надо вас подкормить. У нас сегодня судачок по-варшавски, стерлядка заливная и зайчатина по-бранденбургски в глиняном горшочке.
— Всего вкушу, — потирая ладони, сказал Хлебонасущенский. — Хоть по кусочку, а всего попробую... Сидел на нарах и мечтал, как к вам с Пров Викулычем приду, как первую рюмку выпью...
— Вас подчистую выпустили или?.. — осторожно спросил Юзич.
— Жить надо одним днем, Юзич, — пропустив мимо ушей вопрос Юзича, продолжил Хлебонасущенский. — Только у дяди это и понимаешь... А что Пров Викулыч? Здоров ли?