Так оказалась она в палате Обуховской больницы.
Чечевины. Саратовском губерния.
Утром приехала из города Долли и привезла последние губернские новости: назначен бал у губернатора, будет лотерея в пользу странноприимных домов, губернатор ознакомился с последней пьесой господина Соллогуба и дал добро на постановку...
Целый день шел проливной дождь, и Долли пришлось остаться у Чечевинских, потому что дороги развезло и ехать в город было опасно.
Поздним вечером все собрались в гостиной. Маша и Долли разучивали дуэт, который, по словам Долли, еще не слышали в петербургских гостиных; ее отец, Данила Шеншеев, приобрел ноты у автора, за что благодарный композитор написал ей собственноручное посвящение.
— Впрочем, за деньги, которые дал ему мой папа, можно было написать и более чувствительные слова, — съязвила Долли по обыкновению.
Анна пыталась аккомпанировать, но у нее было мало практики, и она часто ошибалась. Дуэт никак не складывался. Ваня тихо сидел в уголке и, как всегда, что-то рисовал в альбом. Николай расположился с книгой на диване, но не читал, а с улыбкой наблюдал за племянницей и Долли.
— Сегодня у нас ничего не выйдет, — сказала Маша и неожиданно заявила:
— Давайте устроим танцы! Мамочка! Милая! Сыграй нам что-нибудь. Ну, хоть полечку... Ваня совершенно не умеет танцевать, а скоро бал у губернаторши...
Она подбежала к мужу, отобрала у него альбом:
— Нельзя же быть таким увальнем... Хочешь, чтобы я весь бал простояла в углу, как провинившаяся гимназистка?!
— Этого, дорогая, не случится... В прошлый раз у тебя от кавалеров отбоя не было... И военные, и статские...
— А я хочу танцевать с собственным мужем... Маша выволокла Ивана на середину комнаты, поставила ему нужную позу.
— Мамочка! Играй...
— Пусть Долли играет. Я этой вашей новой музыки не знаю...
— Нет! Долли будет танцевать с дядей Николя. Николай замахал руками, но Долли идея очень понравилась. Она присела перед Николаем в низком реверансе.
— Позвольте, сударь, пригласить вас...
Николай поднялся, смущенно отнекиваясь:
— Что же вы, право, со мной делаете?! — ворчал он. — Я последний раз лет двадцать назад по паркету прыгал... Нет, увольте! Народ только смешить.
Долли и Николай стояли друг перед дружкой, и Николай не решался положить руку на талию Долли. К ним подскочила Маша.
— Дядюшка, так не пойдет... Вы учились в корпусе, а потому должны замечательно танцевать. Ваню можно извинить... Его танцам не учили...
— А вот и нет, — сказал Ваня. — Меня майор Спица учил...
— Какой майор? — спросила Маша.
— Я же тебе рассказывал... Отец отдал меня отставному майору, можно сказать, на воспитание, а он жил тем, что детей нищим в аренду сдавал... Чтобы лучше милостыню подавали... По двадцать копеек за ребеночка... А за тех, у кого язвочки или болячки, брал до сорока копеек в день. Меня же он жалел... Танцам учил... Чтобы я босой возле слепого музыканта плясал, а потом деньги собирал...
Маша сморщилась, как от сильной боли, зажала уши руками и заметалась по комнате.
— Прекрати! Немедленно прекрати! — хрипло сказала она. — У всех у нас есть что рассказать... Только мы никогда не делаем этого... Нельзя возвращаться в прошлое... А ты им живешь... Ты не хочешь жить новой жизнью!
— Извини... Я не хотел... Так вышло, — сконфузился Ваня.
— Господи! Так хорошо было... Как ты умеешь все испортить...
Анна взяла дочь за плечи, прижала к себе, еле слышно сказала:
— Возьми себя в руки. Не говори ничего, о чем потом будешь жалеть...
В комнате стало тихо и потому громче стал шум дождя, усиливающийся порывами ветра, да лай собак. Они словно взбесились, лаяли остервенело, гремели цепями. Николай позвал Степана.
— Слышишь? — спросил он.
— Слышу, как не слышать, — ответил Степан. — Может, зверь какой к дому пришел?
— Может, и зверь, — согласился Николай. — Людям скажи, чтобы из дому не выходили. Собак распорядись с цепи спустить.
— Слушаюсь, барин... Анна подошла к брату:
— Тебя что-то беспокоит, Николя?
— Нет... Для беспокойства нет никаких оснований. — И после паузы добавил: — Это разве что беспокоит...
Дождь усилился. Угрожающе скрипели деревья. Порывы ветра швыряли струи дождя в окна, и тогда казалось, что кто-то бросает в них горсти мелких камней.
Князь Николай разбирал бумаги... В государственной опеке имение пришло в полный упадок. Леса были вырублены, поля без должного ухода превратились в неудобья, хозяйственные постройки развалились... При выходе в отставку Николаю была пожалована довольно крупная сумма, но она неумолимо таяла. Все требовало денег: покупка племенного скота, ремонт дома, посадка лесов... Дорого стоила затея строительства школы для крестьянских детей, но Николай никогда не позволил бы себе отказаться от нее — ему казалось, что это будет предательством по отношению к памяти отца.
В дверь тихо постучали.
— Антре, — не оборачиваясь, сказал Николай; он был уверен, что это сестра. — Почему не спишь?
Но в кабинет вошла Долли. Остановившись в дверях, она смотрела на склонившегося над бумагами Николая. Почувствовав ее взгляд, Николай резко обернулся.
— Вы?! — удивленно произнес он.
— Мне нужно с вами поговорить.
Николай выразительно посмотрел на часы.
— Что ж... Входите... Садитесь.
— Понимаю, — сказала Долли, поймав его взгляд на часы, — визит в столь поздний час выглядит несколько странным... Бессонница... И эта погода... Мои, наверное, волнуются...
— Я послал человека... Верхом... Еще днем.
— Да... Я знаю. Я решилась на столь поздний визит потому... Мне не хотелось бы иметь свидетелей нашего разговора... Даже Машу, которую я, поверьте, очень люблю.
— Слушаю вас, Долли...
Долли присела на краешек дивана и надолго замолчала. Она никак не могла найти нужных слов для начала разговора.
— Я хочу знать, как умер Владимир Шадурский, — выпалила она. — Вы ведь видели, как он умер?
Николай кивнул.
— Расскажите мне все...
— Вы уверены, что хотите это услышать?
— Да, — у Долли была нервная вызывающая интонация. — Я любила этого человека... Любила, хотя знала, что он насильник и убийца. Любила даже после того, как он мне сказал, что не любит меня и что ему нужны от меня только деньги моего отца... Расскажите... Мне это нужно.
— Перед смертью он убил человека, — сказал Николай. — Вообще-то, на его совести много людей, но перед смертью он убил со страха. Просто так... Ни за что... А потом убил себя... Он мог драться, защищаться... Но он вел себя как загнанная в угол крыса... У него даже лицо стало похоже на крысиную морду... И он визжал от страха... Вы простите за такие физиологические подробности, но от него неприятно пахло... — Николай заметался
по тесному кабинету. — Не жалеете теперь, что затеяли этот разговор?
— Что стало с его отцом? — ровным голосом спросила Долли.
— Дмитрий Платонович впал в совершенное детство. Строит кораблики, играет в солдатики, живет в мире фантазий и грез. Для него наняты сиделки, о нем заботятся... Все! Давайте закончим эту тему.
В комнате наступила тишина... Сильнее стала слышна буря за окном.
— Мне нужно освободиться от прошлого... Нельзя же сказать себе: забудь!.. и забыть... Надо все узнать до конца, до самого донышка... Только тогда прошлая жизнь отпускает... И уходит... Только тогда перестаешь видеть кошмары во сне и просыпаться в холодном поту... И постепенно начинает казаться — все, что произошло, случилось не с тобой, а совсем с другим человеком.
— Вот и Маша давеча о том же, — сказал Николай.
Неожиданно Долли резко изменила тон: