— Умри! Сдохни! Сдохни, сдохни!..
Отдав распоряжение, Петельгейзе ударил в ладоши, и фигуры растворились в полумраке, оставив своего хозяина наедине с беснующимся Субару и окровавленным телом Рем. Однако сам Петельгейзе, по-видимому, не собираясь задерживаться, неспешно направился к выходу.
Пока звуки его шагов отражались от стен звонким эхом, Субару не переставая посылал проклятия ему в спину.
— Куда ты, тварь?! Я убью тебя!.. Убью! Сдохни! Сдохни!..
— Ой, совсем запамятовал, — обронил Петельгейзе и, повернувшись к юноше, скрестил руки на груди. Какие бы проклятия ни сыпались в его адрес, казалось, ему всё нипочём. — Признаться, твоя позиция мне совсем непонятна. Поэтому я предоставлю тебе возможность самому решить свою судьбу.
Шея Петельгейзе снова согнулась вбок под прямым углом. Оставалось только гадать, как он до сих пор её не свернул.
— Я оставлю тебя на привязи, — сказал он с мерзкой улыбкой. — Единственное, что тебя ждёт, — неминуемая смерть. Однако... если бы ты прямо сейчас принял Евангелие... глядишь, избежал бы столь незавидной участи.
— Сдохни!.. Чтоб ты сдох! Чтоб тебя разорвало на части! На куски! На лоскуты!
— Ты можешь спастись, сделавшись нашим единомышленником. В противном случае пеняй на себя. Всё просто и ясно, правда?
Судя по довольному голосу, Петельгейзе находил свой план весьма удачным. Повернувшись к выходу, он беззаботно зашагал прочь, словно дикие проклятия, посылаемые ему в спину, значили не больше, чем дуновение лёгкого ветерка, а лужи крови, через которые он перешагивал, были обычными лужицами после полуденного дождя.
Он так и ушёл бы, не обращая на Субару никакого внимания, но громкий всплеск заставил его остановиться и повернуть голову на звук.
— А-а. — Петельгейзе кивнул, глядя на тело голубоволосой девушки, рухнувшее посреди кровавой лужи. Для него Рем была не более чем куклой. Наигравшись, Петельгейзе равнодушно бросил её. — Ученица любви. Да, именно так. Ты очень хорошо потрудилась. — В голосе звучала искренняя похвала.
Петельгейзе повернулся к Рем. Он сделал движение рукой, похожее на крестное знамение, и затем продолжил:
— Ты пожертвовала собой ради любви, не пожалела сил и бросила вызов собственной судьбе. Но ты сломалась на полпути, тебе стало некого любить, ты не воплотила в жизнь свои желания, и тебе осталась лишь пустота...
Петельгейзе резко перешёл от похвалы к оплакиванию бесплодных усилий Рем, и его безумное лицо исказила издевательская усмешка.
— А-а-ах, как ты... нерадива!
Эти слова стали последней каплей.
Пространство пещеры разорвал дикий, яростный рёв. Гнев, сдавивший горло; чувства, невыразимые словами; ненависть, от которой хотелось рыдать кровавыми слезами, заставили Субару Нацуки издать нечеловеческий вопль.
Петельгейзе захохотал, словно этот крик был для него лучшей похвалой, но шага не сбавил. О том, чтобы остановить его, не то что убить, можно было только мечтать.
Казалось, трескучий смех архиепископа будет звучать вечно. Даже когда Петельгейзе уйдёт, когда проклятия перестанут долетать до его ушей, когда свет в пещере погаснет и Субару останется во тьме наедине с мёртвой Рем — даже тогда этот смех не прекратится.
Всё так же будет отражаться от стен пещеры жутким насмешливым эхом...
6
— Убью... убью... убью... убью...
Чем больше сгущался мрак, тем тяжелее, концентрированнее становилась ненависть Субару. Потоку брани и проклятий, который подпитывался неиссякаемым источником злобы, не было конца.
Ещё ни разу в жизни Субару не ощущал такой ненависти — ни к одному живому существу. С тех пор как его забросило в этот мир, юноша часто злился на свою, как говорят, незадачливую судьбу. Не хватит пальцев на руках, чтобы сосчитать, сколько раз он бесился и проклинал этот бессердечный мир — мир, который бросал его на дно, ставил лицом к лицу с самой суровой реальностью, принуждал расплачиваться жизнью за неверный выбор...
Но ещё ни разу в жизни он не испытывал такой ненависти к отдельно взятому человеку.
— Петельгейзе… Романе-Конти!..
Стоило произнести это имя вслух, воскресить в памяти тощую фигуру, вспомнить пронизывающий металлический голос... стоило лишь впустить в сознание мысль о Петельгейзе, как кровь в жилах Субару вскипала от волны яростной огненной злости.
...В конце концов, кто он такой, этот Петельгейзе?
Для Субару личность безумца была тайной, покрытой мраком. Юноша не знал о нём ничего, кроме того, что тот был совершеннейшим психом, злом в человечьем обличье, подонком, каких не видывал свет, и попросту конченым негодяем.