А не может во многом именно из-за того, что любое лицо, принимающее решения, всегда не в силах самостоятельно оценить все обстоятельства, важные для этого, и доверяет предварительную оценку своим советникам — посредникам между собою и реальностью. А посредник, как часто бывает, считает себя важнее тех, между кем посредничает. Самому руководителю тоже неохота признавать, что его ввели в заблуждение — да ещё те, кого он сам выбрал себе в помощь и поддержку.
Значит, если кто-то из советников выдвинет даже совершенно нелепое положение, но этому положению поверят, останется очень немного шансов на радикальные перемены до того, как система, движущаяся по однажды выбранному неверному пути, окончательно упрётся в тупик. И хорошо ещё, если просто упрётся в тупик, а не сойдёт с рельсов, разнося по дороге целые страны.
Очень надеюсь, что советники, окружающие нашего президента, могут себе позволить спорить и друг с другом, и с уже сложившимися мнениями. Потому что советники, окружающие, скажем, того же Буша или нынешнего президента Обаму, уже не раз доказывали, что не способны на такое поведение.
А вам желаю не просто прислушиваться к советникам, но рассматривать множество альтернативных мнений и разбираться в том, почему эти мнения альтернативны. Тем более что моё мнение — тоже лишь одна из альтернатив.
Пирамида интересных
Практически сразу после того, как я стал выступать с телемонологами, начали мне доставаться всё новые предложения журналистской работы — одно завиднее другого. Мой брат Владимир — в отличие от меня, умный во всех отношениях, а не на нескольких случайно сложившихся направлениях — по этому поводу сказал: интересные люди составляют сильно сужающуюся пирамиду — чем выше поднимешься, тем выше вероятность встретить других, не менее интересных, и получить от них всё более любопытные задачи.
Но за пять с половиной десятилетий активной жизни мне встречалось множество интересных людей. Насколько я могу судить, их концентрация практически не зависит от того, на каком общественном уровне я обитал.
Правда, я — увлекающийся и любопытный. Я и помню так много не потому, что специально заучивал или хитрыми способами упражнял память. Интересное само собой легко запоминается, а мне интересно многое. Человек, интересный мне, тоже вовсе не обязательно вызовет всеобщее внимание. Брат же несомненно имел в виду интерес не личный, а общественный.
С тех пор, как я оказался предметом массового внимания, со мной то и дело стыкуются другие популярные деятели. Причём не только в редакциях — ведь меня стали приглашать на разные замечательные события вроде молодёжного палаточного городка на озере Селигер.
Я охотно откликаюсь. Если меня хотят видеть — не мне возражать: кому много дано, с того много спросится.
Дело, пожалуй, именно в этом «много дано». Дело не в том, чаще ли я стал общаться с интересными людьми. Главное — рост моей популярности всё чаще сталкивает меня с людьми, располагающими немалыми возможностями — от авторских часов на радио до собственных журналов.
Ещё Гилберт Кийт Эдвардович Честёртон в одном из рассказов о патере Брауне — скромном священнике, попутно с церковными делами распутывающем самые головоломные преступления — высмеял расхожий предрассудок: богачи неизменно скучны, стары и некрасивы. Сходный предрассудок бытует и у нас: мы чаще всего полагаем, что богатый — а тем более деловой — человек не умеет общаться с кем-то, кроме людей одной с ним ценовой категории.
Между тем и прославленные спортсмены, и тусовочные львицы, и олигархи — такие же люди, как все прочие. Судя по западным образцам, даже несколько поколений пребывания в элитных школах и прогулок на многомиллионных яхтах не вытравят обычного человеческого любопытства, любви к чужому искусству, желания людей посмотреть и себя показать — словом, готовности к общению в самом широком круге. А уж нашей элите, ещё пребывающей в стадии формирования, и подавно ничто человеческое не чуждо. Правда, у богача обычно ничуть не больше свободного времени, чем у простых смертных, и общению отведены считанные часы. Но страсть к нему — неизменна.