Начало истинной драмы отодвинуто в глубь романа, когда создадутся новые обстоятельства, которые потребуют от Жервезы больше сил, чем у нее есть. Выбирая ее на роль героини драмы, Эмиль Золя отступил очень далеко от сложившихся принципов драматического искусства. История героини „Западни“ ·— это драма особого рода, в которой обстоятельства и среда играют главенствующую роль, драма слабого характера.
Помещенная в начале романа грубая сцена побоища в прачечной как будто опровергает эту характеристику. Маленькие сыновья пришли сказать матери, что отец уехал. А швея Виржини — сестра разлучницы Адели — тоже явилась в прачечную посмеяться над горем покинутой любовницы Лантье. Золя не воспользовался здесь приемом психологического, в собственном смысле, анализа: физический портрет душевного состояния Жервезы оказался способен передать всю глубину ее отчаяния. „Жервеза не могла плакать, она задыхалась. Закрыв лицо руками, она молча стояла, прислонившись к лохани. Короткая дрожь сотрясала ее. Время от времени она глубоко вздыхала, еще крепче прижимая кулаки к глазам, как бы стараясь обратиться в ничто, исчезнуть перед ужасом своего одиночества“. Внутренне эта сцена ведет к подготовленному всей логикой событий страшному эмоциональному взрыву, когда терпеливая, безропотная Жервеза откроет в себе способность защищаться от непереносимых обид. Но фиксирование преимущественно внешнего действия в пределах всего большого эпизода приведет в конце концов к чрезмерной акцентировке уродливого, грубого, к натуралистической наглядности.
„Я вас сейчас задушу, — бормотала Жервеза в ответ на ядовитые насмешки Виржини. — …Это ваша сестра. Я задушу вашу сестру“. Момент баталии, когда женщины на несколько секунд застыли на коленях, „угрожая друг другу. Растрепанные, грязные, распухшие, бурно дышащие, они настороженно выжидали, переводя дыхание“ — далеко не самый натуралистичный в этой сцене.
Кульминация эпизода рисует Жервезу, захваченную жестокой радостью мщения. С удесятеренной силой повергнув к своим ногам обидчицу — долговязую Виржини, хрупкая Жервеза действовала вальком, как когда-то на берегу Вьорны, при стирке солдатского белья, в такт выпевая:
„Хлоп, хлоп! Марго на стирке. Хлоп, хлоп! Беи вальком…
Хлоп, хлоп! Выбели сердце.,
Хлоп, хлоп! Черно от мук…
Внимание! Я начинаю сначала. Это Лантье, это твоей сестре, это тебе…
Pan! pan! Margot au Iavoir…
Pan! pan!..“
Она ушла из прачечной с окровавленной щекой, таща за руки сыновей, сильно хромая под тяжестью мокрого белья.
Но это единственный раз в романе, когда вспышка ослепляющей ярости и отчаяния, взрыв неистового гнева превратит Жервезу Маккар в рассвирепевшую мстительницу. И данная сцена не отменяет характеристики, которую дает себе сама Жервеза. Открыто, чистосердечно рассказывала она влюбленному в нее Купо о самом главном из того, что знает о себе. „Напрасно думают, что у нее сильная воля. Нет, наоборот, она очень слабохарактерная. Из боязни огорчить кого-нибудь она идет туда, куда ее толкают“. И признавалась, что при мысли о будущем „чувствует себя, как монета, подброшенная в воздух: орел или решка выйдет — это дело случая“. То, что Жервеза называет случаем, относится, главным образом, к ее окружению; в большей степени, чем любой из персонажей Золя, Жервеза зависит от среды. „Я хотела бы жить среди честных людей“, — высказывает она сокровенное желание. „Потому что дурная компания — это все равно, как капкан: прихлопнет, раздавит“, превратит „в ничто…“.
Чего она ожидает от судьбы в том благоприятном случае, если доведется ей жить среди честных людей, которые не будут толкать ее к дурному? Мечта Жервезы —· иметь работу, постоянный кусок хлеба, жить в своей комнатке, чтоб было чисто. „Ну, стол, кровать, два стула, не больше…“ Ей хотелось бы, „если это только возможно“, воспитать как следует детей. „Есть еще одна мечта: чтобы меня больше не били… Да, я не хочу, чтоб меня били… И это все. Понимаете? Все…“ Подумав, она отыскала для довершения счастья еще одно желание: после тяжелого детства и бесприютной юности Жервезе, когда придет ее час, „приятно было бы умереть в своей постели“.
В конце романа, в самые горькие часы своей жизни встретившись с прошлым, Жервеза вспомнила давнюю мечту. „Нет, в самом деле, любопытно, как все это сбылось!“. Последовательно, одна за другой, разбиты были ее надежды. „Быть может, кто-нибудь скажет, что она просила у неба блестящего общественного положения и тридцатитысячной ренты?“. Но какие-то силы помешали осуществиться самым скромным желаниям совсем не избалованного жизнью человека. Сейчас она голодала, спала в грязи, разучилась работать, „дочь ее пошла по рукам, муж бил ее походя“. Несправедливая жестокость судьбы Жервезы, дошедшей до последней степени падения, ощущается особенно остро на фоне многих страниц книги, где показана сохранившаяся, несмотря на ранний горький опыт жизни, прекрасная сердцевина ее натуры: душевная открытость, бесхитростность, доброта, ее трудолюбие. Ведь еще в начале романа она пыталась подбодрить Лантье, совсем не расположенного трудиться: „…в конце концов, если храбро приняться за дело, мы еще можем выкарабкаться… Надо работать, работать…“